– Я могу тебе как-то помочь? – спросил Зак, собрав в пучок мои волосы, пока я созерцала пасть унитаза – десятый раз за утро.
– Ну… Как насчет вынашивания нашего ребенка до полного срока?
– У нас будет ребенок? – Зак заулюлюкал, как калифорнийский инструктор по аэробике.
– Не слишком-то радуйся. Не думаю, что я его оставлю.
– К'нечно, мы его оставим, девочка моя. – Он разлохматил мне волосы, спрашивая, что бы я хотела на завтрак. – Какие у тебя ощущения? – настойчиво теребил он меня, неся обратно в кровать.
– Я не знаю.
– Прислушайся к своей матке, – сказал Зак. – Она подскажет тебе, чего ты хочешь.
Я зажмурила глаза.
– Я слушаю.
– Ну, – сказал он после некоторого молчания, – и что она говорит?
– Леонардо Ди Каприо.
Он засмеялся, пощекотав мои ребра.
Джулиан среагировал в полном соответствии с ритуалом высшего класса, выразив готовность оплатить обучение будущего чада в Итоне.
* * *
В течение следующих двух недель я сообщала о своих беспокойствах и страхах обоим мужчинам. Во-первых, я не хотела, чтобы мое тело похитили инопланетяне и заменили его телом Марлона Брандо. Попытка сесть в общественном транспорте потребует дополнительного освещения, словно при посадке реактивного самолета. Я не хотела носить этот жуткий «пастуший» лифчик, который окружает груди и собирает их вместе. У меня даже не будет возможности притупить алкоголем чувство унижения. Но я уверена, как только ребеночек поймет, кто его мамаша, ему точно потребуется выпить.
Еще меня волновал сам процесс родов. Я говорила обоим мужчинам, что вовсе не чувствую единения с природой, скорее – единение с унитазом. Говорила, что аборт – менее рискованное мероприятие, чем беременность и роды. Что не ощущаю чувства вины при мысли об аборте. Я сообщила им, что в самой концепции зачатия нет ничего волнующе романтического: наверное, сперматозоид настиг яйцеклетку, когда я убивала тараканов за плитой.
Единственное, о чем я им не сообщила, – это что не имела ни малейшего представления, кто из них отец ребенка.
Время шло, и, откладывая мысли о родах, я проводила один тошнотворный день за другим, пробуя примерять к себе разные роли.
Я примеряла роль безумной родительницы, которая в течение тринадцати лет носится со своим отпрыском и переводит зарплату прямиком на счет магазина детской одежды. Я пробовала примерить и роль слабоумной не-родительницы – овоща в доме престарелых, когда поблизости нет никого, кто мог бы вколоть мне морфий.
Я примеряла роль решительного человека.
Но в конце концов все решила природа. У меня началось кровотечение, и я позвонила доктору.
– Идет опознание плода. Вас мучают судороги?
– Нет.
Но в течение этого медленно тянущегося дня я чувствовала себя странным образом обрюзгшей и обессиленной. Вместо болей и судорог у меня заныла спина. К полуночи я истекала кровью, свернувшись в позе эмбриона и прижимая к себе бутылку с горячей водой.
На рассвете Анушка отвезла меня на УЗИ в больницу – прокопченое здание викторианского стиля. Гинеколог в белом халате появился тремя веками позже.
Пружины смотрового стола застонали, когда я навалилась на них всем своим весом. В комнате пахло старой резиной, воздух, влажно-потный от страхов и спертый от непроветриваемых пуков, был пропитан ядовитыми испарениями.
Доктор втирал каплю холодного геля в поверхность моего живота, а я уставилась на третью пуговицу его халата, словно это было восьмое чудо света. Он отсканировал мой живот – экран был пуст, как и моя голова в этот момент. Одно свистящее эхо и никаких признаков сердечко-биения. Я повернула голову. На затуманенной черно-белой пленке проступали бледные образы. Я вглядывалась в мир, напоминающий внутренность бутылки, где должен был плескаться мой жизнерадостный ребеночек. Осматривала черный участок в поисках расплывчатых контуров. Пусто. Голос доктора откуда-то издалека доброжелательно сообщил мне, что одна из восьми беременностей заканчивается выкидышем. Возможно, генетическая ошибка. Это (он называл моего ребенка «это»!), должно быть, исчезло несколько недель назад, сказал он, но телу потребовалось какое-то время для осознания происходящего.
– Уровень гормонов медленно падает. Почему бы вам не подождать месяц и не попробовать еще раз?
– Попробовать еще раз?
По дороге домой я открыла в машине окно и глубоко вдохнула. Воздух был едким, как лимонный сок. Большинство женщин посчитали бы, что сейчас нужно обратиться к внутренним ресурсам, найти в себе силы и духовную целостность, пересмотреть свои жизненные приоритеты… но что, спрашивается, мне-то делать?
– Думаю, у твоей двойной жизни определенно истек гарантийный срок, – выступила первой Анушка.
– Прекрасно. Лучше сообщи мне что-нибудь, чего я не знаю.
– Хм… Я собираюсь убить своего мужа. Если выстрелю в него, мне дадут пожизненное заключение, а если перееду его на машине, меня выпустят уже через шесть месяцев, особенно если это было в день овуляции, – добавила Анушка, резко сменив курс и направляясь в сторону группы пешеходов на бетонированной площадке, которые бросились врассыпную, пикируя в канавы и забегая в аварийные помещения больницы.
– Можешь не волноваться. Тебя оправдают, посчитав душевнобольной. Причем доказательство тому – сам факт, что ты вышла замуж за Дариуса.
Давайте посмотрим правде в глаза – об основаниях быть признанной душевнобольной я знала предостаточно. Все еще оставаясь рекордсменом по технике самообмана, я начала убеждать себя в том, как прекрасно получить свое тело обратно. Не чувствовать себя больной и запертой в клетку.
– Давай уедем из города, – предложила я внезапно. – Это продержится еще несколько часов. – Я указала на свою грудь изумленному мотоциклисту на светофоре у Мэрилбоун-роуд. – Это не лифчик, увеличивающий объем.
Но сначала нужно было сообщить Джулиану и Заку, что я потеряла ребенка. Я содрогнулась от этой мысли. Господи, на это у меня не хватит сил. Надо было попросить у врача чуть-чуть смелости. И, может быть, трансплантат совести. Просто требовалось время. Мое тело будет медленно освобождаться от переизбытка гормонов. А у меня начнутся ломки, если вдруг прекратятся внутривенные вливания внимания. А если я не скажу им об этом сразу… Я капризничала, и мысли мои были безответственны. Но почему бы не отложить новости всего на несколько дней, пока я сама не свыкнусь с этой мыслью? В конце концов, это всего лишь маленькая недосказанность. А маленькая недосказанность, дурачила я себя, – это как нотный ключ на листе морали, поставленный не в том месте. Правда ведь?
Я заставила Анушку пообещать, что она не скажет о выкидыше ни Джулиану, ни Заку. По крайней мере, сейчас. Ну, пока не представится подходящая возможность. Дайте мне любую возможность, и я скажу, чем она мне не подходит. Прочитав мое резюме, дьявол обнаружит, что я могу проводить семинары по теме, как избежать подходящей возможности. Но Анушка не хотела ничего слышать.
