С каким же наслаждением — пусть и испытанным в одиночестве — я отдохнул в этом прекрасном уголке старой Англии; с каким наслаждением размахивал флагом св. Георгия с древних зубчатых башен; с каким наслаждением ощущал, пусть и недолго, что однажды мы вновь заживем в этой стране так, как жили наши предки, на земле, которая может и должна стать свободной, очищенной от примесей, — заживем так, как всякий человек веры и чести должен жить.
Артур Пуси-Гамильтон, член-корреспондент Академии векселей.
УДОСТОВЕРЕНО древней фамильной печатью благородных Пуси-Гамильтонов.
Филип читал этот отрывок со смешанными чувствами. Он живо припомнил школьные годы и нахальные статейки Гардинга, которые тот анонимно подбрасывал в редакцию «Доски». Порою редакторы долго, горячо спорили, можно ли такое публиковать, но в итоге юмор Гардинга всегда побеждал, не говоря уж о подспудной уверенности в том, что никто не способен усмотреть в этих статьях что-либо, кроме бесшабашной иронии. Часто эта ирония оказывалась достаточно мрачной, чтобы стереть улыбку с лица; часто в сочинениях Гардинга — об изолированном фантастическом мире благородных Пуси-Гамильтонов, где придерживались смехотворных политических взглядов и где несладко жилось сыну лорда, — угадывалась настоящая, невыдуманная грусть. Но ни Филип, ни кто другой не сомневался: Гардинг просто ерничает.
А когда он писал в книгу отзывов, почти через двадцать лет после окончания школы, он тоже всего лишь ерничал?
Что до фразочки «Возродим Альбион», она заставила Филипа поежиться. Такая фраза могла быть в ходу у любого образованного британского националиста, и в принципе нет ничего зазорного в том, что человек, вознамерившийся сатирически изобразить это движение, ею воспользовался. Но, сообразил Филип, точно так же называлась звукозаписывающая фирма, выпустившая диск «Непреклонных».
Простое совпадение? Возможно. Но предположениями он ограничиваться не станет, не помешает и проверить. Перечитав отрывок Гардинга, Филип открыл почту и отослал сообщение. Адресатом были редакторы антифашистского журнала, которые и раньше помогали ему с исследованиями. Филип написал, что ему необходимо приехать в Лондон, чтобы опять порыться в их фотоархивах.
3
В кои-то веки роли переменились: теперь не Бенжамен, но Дуг нуждался в утешении. Он приехал в Бирмингем навестить мать, и в четверг вечером друзья отправились в центр города, где им приглянулся японский ресторан в «Бриндли-плейс». Взгромоздившись на хромированные табуреты, они пили охлажденное Gewurtztraminer[25]из тонких рифленых бокалов, а Бенжамен как завороженный смотрел на конвейерную ленту, на которой медленно кружились блюда с едой.
— Представляешь, какой была бы жизнь в 1970-х, если бы тогда были вот такие места? — сказал он, сбрызгивая соевым соусом королевскую креветку. — Я бы, наверное, в конце концов женился на Дженнифер Хокинс. Неудивительно, что она меня бросила. Помню, я пригласил ее на свидание и повел к ларьку с жареной картошкой, а потом мы весь вечер сидели на одиннадцатой платформе на станции «Нью-стрит». Я просто не мог придумать, куда бы еще ее сводить. Да и некуда было.
— Насколько я помню, — возразил Дуг, — она тебя не бросала. Это ты бросил ее. Чтобы остаться с Сисили. А ты вдруг вздумал переписать историю. И зачем, спрашивается? — Заметив, что Бенжамен колеблется, глядя на тарелку с «магуро маки»,[26]он добавил: — Между прочим, сегодня я плачу… если тебе это интересно.
— О, спасибо. — Слегка устыдившись, Бенжамен тем не менее взял тарелку с конвейера, дополнив ею уже собранную коллекцию деликатесов. — Я верну тебе долг со временем.
— Не торопись.
Бенжамен упорно пытался подцепить рисовый ролл палочками. Ролл соскальзывал, падал на тарелку, грозя развалиться на мелкие кусочки. Голод взял верх, и Бенжамен пустил в ход пальцы.
— Так что произошло у тебя с Клэр? — спросил он с набитым ртом.
— Да, Клэр… — Дуг наклонился к Бенжамену. Табуреты чуть ли не впритык стояли вокруг большого стола в центре зала, и посетители отлично слышали, о чем говорят их соседи. Вероятно, этот ресторан был не самым лучшим местом для доверительной беседы. — Не то чтобы мы разругались, но… Вчера вечером она сказала такое, от чего у меня случился шок. А еще сильнее меня задело то, чего она не сказала.
Бенжамен внимательно следил глазами за блюдом с «тори намбацуки»:[27]как бы оно не опустело на долгом пути к его табурету.
— Продолжай, — обронил он.
— В общем, началась эта история пару лет назад. Однажды мама приехала ко мне на выходные и мы пошли в «Старбакс» — странный выбор, не спорю, — сидели, болтали о том о сем. И речь зашла о твоем брате.
Бенжамен, разделывавшийся с куриным крылышком, удивленно замычал.
— Он тогда встречался с Мальвиной, и я подумывал, а не написать ли об этом.
Мычание стало более экспрессивными и оборвалось, когда Бенжамен, прожевав кусок, произнес:
— Ты ведь не сделал бы этого, правда?
— Скорее всего, нет. — Не желая развивать эту тему (теперь, когда Мальвина, исчезнув, более не фигурировала в их жизни, говорить о ней не имело смысла), Дуг поспешил вернуться к главному: — Мама отсоветовала. Она сказала, что никто не идеален и что о человеке нельзя судить по обстоятельствам его личной жизни.
Бенжамен кивнул — к нему приближались овощные клецки.
— А потом заявила — как бы в подтверждение своих слов, — что отец изменял ей.
— Господи. — Подцепив несколько клецок, Бенжамен опять потянулся к соусу. — И ты никогда ничего не подозревал?
— Ничегошеньки.
— Она сказала тебе… с кем?
— Не-а. Но у меня создалось впечатление, что это был не единичный случай. Об именах я не расспрашивал. Мне и в голову не приходило, что это мог быть кто-нибудь из знакомых. А вчера из разговора с Клэр кое-что прояснилось.
— Я уже понял. — Бенжамен на секунду замер с клецкой, поднесенной ко рту. — Это была мать Клэр.
— Мимо.
— Но не мать же Фила?
— Нет.
Слегка побледнев, Бенжамен положил палочки на стол.
— Моя мать?
Дуг нетерпеливо замотал головой:
— Кончай. Мы тут не в угадайку играем. Можешь ты дослушать до конца? Тогда слушай: в прошлом году — сразу после того, как с мамой случился удар, — Клэр прислала мне письмо. Спрашивала, можно ли наведаться домой к моей матери и порыться в бумагах отца. Я дал добро, но бумаги были в таком беспорядке, что ей не удалось ничего найти.
