— Как что? — опешил Ламберт. — Поле маковое! Пожухло, правда, все уже, урожай давно собран. Но продать скупщикам, похоже, еще не успели.
— Наркота, что ли?
— Она самая! Опий-сырец. Высший сорт. При Ахмад-Шахе развешали бы огородников на солнышке сушиться. Да вы и сами знаете: про «конопляные патрули» весь Афганистан жужжал.
— Так, может, объяснить им, что к чему?
— Ну да, ну да… Сами пойдете? Только учтите: таких европейских тонкостей, как белый флаг, здесь не понимают. Сперва стреляют, а потом разбираются, что это за идиот с белой тряпкой к ним приперся.
— Я думал, ваш текинец…
— Рахимов тоже не дурак под пули лезть.
По камням, за которыми укрылись офицеры, хлестнула очередь, и оба пригнулись, пережидая, пока на спины не перестанет сыпаться выбитая пулями каменная крошка.
— Пора отсюда убираться, — озабоченно пробормотал Ламберт, проворно пятясь по-рачьи. — И вам советую, поручик. Засекли, похоже, бинокль орлы наши горные. Близорукостью тут у них никто не страдает… Ползите за мной, пока они пулемет на эту сторону не перетащили или что покруче…
Бежецкий не заставил себя упрашивать.
Солнце уже клонилось за ближайший хребет, когда из-за скал, на полной скорости, вынеслись два знакомых вертолета, поливая упрямый кишлак свинцовым дождем. Туземцы сразу потеряли интерес к засевшим за камнями отрядам Бежецкого и Ламберта.
— Вовремя, — с удовлетворением произнес прапорщик, проверяя, хорошо ли застегнута под небритым подбородком каска. — Покропим песочек красненьким?
И первым полез через каменный бруствер…
— Все целы? — суховато спросил Михайлов, когда с сопротивлением в кишлаке было покончено. — Потерь нет?
— Никак нет! — хором ответили поручик с прапорщиком и переглянулись.
— Добро. — Капитан черкнул что-то на карте и приказал: — Обыскать халупы, оружие привести в негодность. Наркотики, если найдутся, — в вертолет.
— А влезут в вертолет-то? — улыбнулся Ламберт. — У них тут, похоже, все погреба под завязку дурью набиты. Ишь, дрались, как черти!
Он кивнул на разбитый пулями дувал, под который, отгоняя воющих женщин в развевающихся паранджах, солдаты стаскивали защитников кишлака. Их оказалось на удивление немного — всего дюжина. Да и откуда взяться больше в крохотном селении? Раненых не было — последние из оставшихся в живых заперлись в уцелевшем доме, и Саша скрепя сердце приказал применить гранатометы… Как раз их обугленные дымящиеся тела и выковыривали сейчас из развалин.
— Ну что, Саша, прочешем деревеньку? — предложил прапорщик, чтобы отвлечь молодого человека от созерцания печальной сцены. — Ваши орлы — вон ту улочку, я со своими — эту. Вперед?
Кишлак был пуст: женщины рыдали над убитыми мужьями, сыновьями, отцами и братьями, поэтому никто не мешал солдатам проверять один дом за другим. Убогая утварь, грязное тряпье вместо постелей, истертые соломенные циновки на полу… Избенка последнего бедняка на матушке-Руси, показалась бы настоящим дворцом по сравнению с этими халупами. Оружия практически не было — разве можно назвать оружием какие-то дедовские сабли и совсем уж древние, еще дульнозарядные, кремневые пищали? Рядовой Одинцов попытался, для смеха, прихватить один из этих музейных экспонатов, богато украшенный серебряной насечкой, — наверняка еще прадед его хозяина стрелял из этого раритета по англичанам, но Бежецкий велел бросить. Весила штуковина килограммов десять, а старенькие вертолетные движки и без того были на пределе.
— Зря, ваше благородие, — горячо доказывал свою правоту боец, постоянно оборачиваясь к идущему позади поручику. — Для вас ведь стараюсь… Подарили бы его превосходительству — ребята болтают, что у него дома богатая коллекция такого барахла по ковру развешана…
— Прекрати молоть ерунду, братец, — лениво отвечал Саша, вполглаза следя за поручиком фон Минденом, снова напялившим свой дурацкий бронежилет и каску. — Не потащу я эту рухлядь в Кабул. А его превосходительство и поближе найдет экспонаты для своего музея.
Он намеренно поставил поручика между своими солдатами, приказав беречь интенданта как зеницу ока. И чем дальше, тем больше жалел, что вообще не оставил у вертолета под присмотром пилота Зеленчука. Спокойнее было бы.
Фон Минден как раз в этот момент с любопытством заглядывал в только что мельком осмотренное вольноопределяющимся Голотько «бунгало», на редкость неряшливое и обшарпанное даже на фоне остальных, чистотой и красотой вовсе не блещущих. Что-то там привлекло его внимание, и он, вытянув из «броника» тонкую шею, словно черепаха из панциря, разглядывал невидимый Александру предмет то так, то этак.
— Послушайте, — повернулся он к поручику. — А мне кажется, что там…
И в этот момент Бежецкий даже не услышал, а каким-то шестым чувством, вырабатывающимся у людей, ходящих под смертью, ощутил знакомый звук. Щелчок спущенного предохранителя. Размышлять было некогда…
— Одинцов!!! — отчаянно крикнул он, и здоровяк, тоже настороженный знакомым звуком, без церемоний, одним ударом великанского своего сапога, вышиб щуплого поручика за пределы дверного проема. Сам в нем оказавшись — инерция, мать ее…
Автоматная очередь вырвала клочья одежды из левого бока солдата, и он рухнул ничком, не издав ни звука.
Бежецкий рванул с пояса гранату, сорвал кольцо, освободив запертого в рубчатом куске металла кровожадного джинна. Гранату подкатом в дверь, спиной к сухой глине стены, содрогнувшейся от взрыва через пару ударов сердца, автоматная очередь веером внутрь, прямо в кипящее облако пыли, пронизанное шпагами света, бьющего сквозь обвалившуюся местами крышу…
— Старик это, — доложил Голотько, вытирая о стену трясущиеся руки, оставляющие на бурой глине широкие темные следы. — Лет сто… В чем только душа держалась. Заховался в тряпки, думал — не заметим.
— Старик не старик… — оторвался поручик от безжизненного, еще теплого тела Одинцова. — А бил-то не мимо…
Он протянул руку и прикрыл глаза простого русского парня, удивленно глядящие в темнеющее южное небо. Небо, под которым встретил свою смерть.
Древний аксакал, раскинув коричневые от времени, переплетенные узловатыми венами руки, лежал у дальней стены, частично обвалившейся наружу. Засаленный халат у него на груди топорщился клочьями серого пуха, рядом с лежанкой валялся новенький автомат, точно такой же, как и тот, что сжимал в руках Александр. Можно было уходить, но поручик не торопился. Носком ботинка он поддел груду тряпок и увидел под ними присыпанные пылью доски. Чтобы здесь, в безлесном краю, голодранец мог позволить себе такое царское ложе?
— Голотько, Цыпляев! Ну-ка потревожьте этого дедушку!
Под досками виднелась узкая — едва-едва человеку пролезть — уходящая глубоко вниз нора, похожая на собачий лаз…
* * *
— Молодцом, поручик…
