которую я сегодня получил от моего дорогого фронтового товарища Кранца, мне пришла в голову мысль: я все сделал правильно. Снимок радует и успокаивает меня. Больше мне нечего желать от жизни. Если я стану еще счастливее, то это уже роскошь, которую дарует Господь и которой я, возможно, не заслуживаю».
Когда хозяйка подняла взгляд, в глазах мужа снова стояли слезы глубокой жалости к себе.
– Это же прекрасный снимок и прекрасные слова. Не нужно плакать.
– Да, верно, но я ошибся. Все вышло совсем не так. От счастья не осталось и следа. Не будь я тогда настолько самонадеян, сейчас легче переносил бы разочарования. Мне следовало быть строже к себе и к детям. Нельзя просто предаваться прекрасным мыслям и чувствам. Я не опередил свое время и положение. Я застрял, хотя должен был понять. Изменяться – выше моих сил. А дети меняются, и это невыносимо для меня. Вынести можно только то, что пережил сам. Видеть собственную потерянную юность в детях нестерпимо, хотя это и закономерно. Такая закономерность унижает того, кто остался в прошлом. В их возрасте я слушался отца и не настаивал на своем. Потом подчинился государству и безропотно пошел на войну. Я посвятил юность родителям и обществу. А дети тычут мне в нос своей юностью. Подписывая этот снимок, я был собой, таким, какой есть, когда ничто мне не мешает. Я был совершенным, готовым, целостным. Я думал, все устроится, но потом вы отняли мое Я.
Хозяйка встала.
– Не знаю, о чем ты, не поспеваю за твоими мыслями. Я тебя не понимаю. Для меня это слишком сложно. Возможно, я устала. Пойду спать.
– Нет, останься!
Хозяин удержал ее за запястье.
– Останься еще на пару минут, прошу тебя! Мне нужно тебе кое-что сказать. Правда. Это важно!
Жена остановилась и мягко посмотрела в лицо мужа.
– Ну что еще? Что ты хочешь сказать? Мне рано вставать. Как обычно. Ты же знаешь.
Но она видела, что муж дрожит, губы и рука, которой он ее удерживает, не слушаются его, а во взгляде читается не настойчивость, а безумие.
Хозяйка была простой крестьянкой. Замужество сделало ее еще и хозяйкой трактира. Но она инстинктивно чувствовала людей. Как по сегодняшнему дню она могла предсказать, какая погода будет завтра, так, глядя в лицо человека, видела, нужно ли принимать его всерьез. Сейчас к состоянию хозяина нужно было отнестись со всей серьезностью. Она видела это. Ей не нужно было учиться, чтобы чувствовать: мужа сейчас нельзя оставлять одного. Она не должна была описывать это или преподавать. Возможно, ей потребовалось бы найти оправдания, предоставь она мужа самому себе. По крайней мере, пришлось бы оправдываться перед собой. По этой причине следовало удовлетворить его просьбу.
– Ну, так что ты хочешь мне сказать?
– В последнее время я много размышлял, я пережил много разочарований, особенно в людях. Прежде всего: ты не та женщина, о которой я мечтал. Поняв это, я должен освободиться. Иначе все останется как есть. Я всегда думал, что ты женщина моей жизни, та, которая понимает меня и мои мысли, может удовлетворить мои потребности и облегчить груз, который вынужден нести мужчина, понимаешь? И долго казалось, что все это у тебя есть, что ты соответствуешь и справляешься. Я был слепо предан тебе. От любви. Благодаря любви я зачал детей и думал о них, полностью сознавая принятую ответственность за них и за тебя. Я всегда полагал, что мы стали единой плотью, как и обещали во время священного таинства брака. Все годы, что мы были женаты, я полагал, что ты верна этому обещанию и выполняешь его, но ошибся. Страшно ошибся. По детям, твоим детям, я это вижу. Они не такие и не развивались так, как развивались бы, выполняй ты обещания по отношению ко мне. Я воспринимаю это как нарушение супружеской верности с твоей стороны и как несоблюдение детьми пятой заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле». Поскольку ты разрушила наш священный брак и поскольку дети не исполняют заповеди, я больше не чувствую себя связанным с вами и разрываю узы брака и отцовства. Я отрекаюсь от брака и отказываюсь от отцовских обязательств. Вы не заслуживаете моего доверия. Не думай, что мне легко далось это решение. Я долго думал, прежде чем пришел к нему.
Я размышлял, почему у меня так много собственности. Мне почти семьдесят, и почти тридцать лет я женат на тебе и, так сказать, хозяин этого дома. Все чаще думаю, как мало я прожил. За столь короткий срок мне не удалось бы накопить такого богатства, каким я располагаю. Значит, это должно рассматриваться как нечто неподобающее и неприличное. Богатство досталось мне по наследству, но разве это справедливо, когда другие бедны, потому что, в отличие от меня, не получили наследства? Это случайность, не зависевшая от меня. Есть здесь моя заслуга? Нет! Но это право! Отсюда и «справедливость», верно? Эти вопросы мучают меня с тех пор, как я понял, что дети не интересуются наследством. Я должен был бы передать его им, поскольку сам получил богатство от других. Так как смертный человек не может удержать его, я должен передать его другим. Но не хочу и говорю «должен был». Я нашел способ, как из «должен» сделать «должен был». Сейчас объясню.
Я осознал, что вся собственность больше не принадлежит нам по праву. По крайней мере, поля и луга. Они были предоставлены в собственность нашим предкам, чтобы те могли на них вести хозяйство. Предоставлены церковью и монастырями, которым все здесь принадлежало до секуляризации. Если ты не знаешь, что это значит, спроси у кого-нибудь. У меня нет ни времени, ни желания объяснять. Если нет потомков, готовых распоряжаться наследством в соответствии с его прежним назначением, то договор утрачивает силу. Настаивать на праве собственности было бы равносильно краже. Будет не просто нравственным поступком, а долгом справедливости и ответственности, если я верну собственность тем, кому она принадлежала по праву, дети не готовы продолжать традиции, обеспечивавшие средства к существованию нескольким поколениям наших предков, благодаря церкви и закрепленным за ней монастырям, которые когда-то великодушно предоставили владения. Секуляризация была крамолой и попранием традиций безбожниками и врагами церкви, подобными тем, которые совратили наших детей и оторвали их от семьи. И все это я говорю тебе не потому, что один в это верю. Нет. Я говорю потому, что верю: мои предки тоже в
