обсудим за обедом, — сказал Андропов и сделал знак, что пора поворачивать обратно.
Этаж, где помещалась палата Андропова, несколько врачебных кабинетов и подсобных комнат, был совершенно пустым. Они пообедали в большой столовой с окнами в парк. Комната была стилизована под домашнюю гостиную, там был большой сервант с посудой, диваны для отдыха, японский телевизор, пол закрывал огромный ковер в бежевых тонах. Обед, поданный Соломатину, оказался не хуже, чем в Генштабе. Андропову готовили отдельно, что-то малосъедобное. Специально для гостя поставили бутылку марочного коньяка и две рюмки. Андропову тоже налили. Он чокнулся и, едва пригубив, поставил рюмку на стол.
— Ну, что, тебе ответ прямо сейчас дать? — с усмешкой спросил Андропов и продолжил. — Поставки ювелирных украшений в США начались в середине двадцатых годов. Анастас Микоян, первый председатель Гохрана, попросил своего приятеля, совсем еще юного американца, выходца из Одессы, сбыть в США партию ювелирных изделий, конфискованных властью рабочих и крестьян у буржуев и дворян. Продавать их в Европе было неудобно, многие владельцы изделий еще были живы и могли через суд вернуть свою собственность, поднять шум. Вот поэтому торговлю запустили в Америке. Так все и шло годами, с переменным успехом. А чем закончилось, ты теперь знаешь сам.
— Значит, все, что написано, правда?
— Ну, все или не все, не знаю, — сказал Андропов. — Еще разбираемся.
— А как архив, про который там пишут, не пропал?
— Архив нашли. Хотя и не без труда. Он был в Москве.
— А что автор письма, он жив?
— Тут я должен тебя огорчить, — вздохнул Андропов, он открыл блокнот, лежавший на столе, оторвал листок. — Вот телефон твоей Маргариты Докучаевой. Сейчас она в Испании. Позвони ей и скажи, что, если захочет, может возвращаться. Ее не тронут.
Андропов надолго замолчал, будто уже выговорил все слова, отпущенные ему на день. Соломатин подумал, что в жизни все-таки есть правда, хоть и запоздалая, может быть, уже никому не нужная, никем не востребованная, — но все же есть. Он больше не задавал вопросов, наполнил рюмку под ободок и молча выпил.
* * *
В последние годы Алексей Разин под чужим документам жил в Европе. Сначала он часто переезжал с места на место, старался реже бывать на людях. Позже осел в Голландии, без особого труда нашел работу консультанта по продажам в частной ювелирной компании. Спустя три года женился на интересной женщине, авторе книг по кулинарии, которая одна растила пятилетнюю дочь. Супруги купили небольшой дом в пригороде.
Жизнь Разина была благополучной и вполне счастливой. Призраки прошлого отступили и скрылись где-то в темных углах, наладился сон, но он всегда держал под рукой полуавтоматический пистолет, а в гараже дома прятал ружейный обрез и патроны. В баковской депозитной ячейке хранилась значительная сумма наличных и два незаполненных паспорта. С годами желание вернуться на родину, хотя бы ненадолго, издали увидеть людей, которых знал в своей прошлой жизни, притупилось, но совсем не прошло.
Он приехал в Москву в самом начале девяностых годов, в середине мая. Поселился в 22-х этажной гостинице Интурист на улице Горького. Из номера открывался прекрасный вид на Кремль и его окрестности. Прямо в гостинице, сутками напролет, работало казино, у парадного подъезда цыганские ребятишки выпрашивали у иностранцев доллар, туда-сюда сновали парни бандитского вида в кожаных куртках и бордовых пиджаках, устроившие в гостинице что-то вроде штаба. По вечерам наезжали девицы, открыто продававшие себя в гостинице или на подходах к ней. Здесь же крутились валютчики и аферисты. И никто не обращал на них внимания, будто ни милиции, ни КГБ уже не существовало.
За столик в ресторане однажды подсел молодой бизнесмен, кажется, в легком подпитии, завел разговор и, между прочим, сказал, что бандиты разделили Москву на центры влияния. Например, эта сторона улицы Горького, где стоит гостиница Интурист, принадлежит кавказцам, а другая сторона улицы — славянам. Разин засмеялся, но понял, что собеседник не шутит.
Москва была та же, дома стояли на прежних местах, работало метро, но город почему-то казался неродным, почти незнакомым. Разин был ошеломлен московским многолюдьем, торговлей на улицах и подземных переходах, невероятным числом старух и инвалидов, просивших милостыню, наплывом иностранцев, оккупировавших все центральные гостиницы. Никто его не знал, оперативники с Лубянки не ходили по пятам, как раньше, за каждым иностранцем, за такси, в которое он садился, не ездили машины с номерами, заляпанными грязью.
Разин побывал на могиле жены. Памятник, который он когда-то заказал и оплатил, установил тесть. В цветнике росли молодые садовые цветы, значит, кто-то приходит. Разин съездил в Красную Пахру на то место, где когда-то стояла дача. Деревья разрослись, за невысоким штакетником забора, в глубине участка, виднелся щитовой домик, где жили чужие люди, про тот пожар уже никто не помнил.
Разин навел справки, оказалось, что квартира на набережной по-прежнему числится за его тестем, который теперь, в трудные времена, пустил туда квартирантов. Сам же, по-прежнему, живет на загородной даче и, кажется, неплохо себя чувствует. Хотелось съездить к старику, но Разин отказался от этой небезопасной идеи. О том, что Маргарита Докучаева вернулась в Москву и вышла замуж за военного, он узнал еще в Амстердаме. Он помнил ее телефон наизусть, но так и не позвонил, решив, что теперь, когда у каждого из них своя личная жизнь, это уже ни к чему.
Через десять дней московского отпуска он долетел до Амстердама. С тех пор Разин стал лучше спать, избавился от ружейного обреза, но пистолет, как прежде, держал при себе.
