и тоже примерно время подписала сразу две морские конвенции, часть пунктов которых прямо противоречила друг другу.
У Аргентины в эти годы резко ухудшились отношения с чилийцами, там встал вопрос о контроле над Магеллановым проливом, до войны дело было еще далеко, но вроде как уступать не желала ни одна ни другая сторона. При этом Россия последние 20 лет традиционно имела достаточно тесные отношения с Чили, можно сказать, что именно растянутся вдоль тихоокеанского побережья республика была нашей главной опорой на континенте. Поэтому Аргентинцы с одной стороны, видимо, попытались «подлизнуть» британцам, которые могли бы стать противовесом России – тут еще вопрос фольклендов забывать не нужно, Буэнос-Айрес так и не признал наш суверенитет над ними – а с другой – имела место попытка улучшить отношения и с Петроградом. В общем – сплошной цирк в типично латиноамериканском духе.
Ну и с вопросом рабства было тоже все не просто. Несмотря на то, что и Англия, и Франция, и Испания – пиренейцы также присоединились к западному варианту морского договора – как бы рабство формально у себя отменили, оно вполне успешно процветало в колониях. На Ямайке, Пуэрто-Рико и Французской Вест-Индии. При этом в английском парламенте уже лет десять не шатко не валко шел борьбы процесс за полную отмену рабства – прерываемый то экономическим кризисом, то войной, то тупо разрушением самого парламента – однако результатов его пока было особо не видно.
Вот и получалось, что декларацию, осуждающую рабство подписал даже Египетский шах – египтянам это, впрочем, совсем не мешало использовать рабский труд еще долгие десятилетия – а вот «цивилизованные» французы, британцы и прочие там американцы вроде как оказывались во всем коричневом. Особого практического смысла данные телодвижения глобально не имели; можно, конечно, ставить именно себе в заслугу отмену рабства в колониях Великобританией в 1846 году и Францией в 1853 – что мы естественно и делали еще очень долго, регулярно напоминая всем и каждому, что в России рабство было запрещено во всех формах на добрых двадцать лет раньше чем в Англии – однако в реальности это был просто общемировая тенденция вовремя взятая на щит русской информационной повесткой. Еще одна небольшая победа нашей пропаганды – маленький кирпичик в громадном здании величия Российской империи.
__________________________
В допматериалы добавлен список построенных в РИ парусных кораблей с 1838 по 1845 годы
Интерлюдия 8
Лязгнул засов, вырывая подполковника из пучины тяжелых дум. Скрипнули давно несмазанные петли и в камеру вошла целая делегация. Офицер, двое солдат, а с ними католический поп с выстриженной тонзурой на голове.
- «Могли бы ради такого случая и православного пригласить, поди в Париже его вполне можно найти», - мелькнула почему-то мысль в голове подполковника, но в слух он ничего не сказал. Какая теперь уж разница в самом деле?
- Пора, сын мой. Возможно, ты все же хочешь покаяться и облегчить душу? На том свете тебе это зачтется, - первым заговорил именно поп, впрочем, никаких иллюзий подполковник насчет местных церковников не испытывал. Случайных людей к исповедям политических преступников в любом случае не допустят, а рассказывать врагам что-то сверх того, что из него и так выбили, он не хотел совершенно.
- Я тварь земная и на небе я лишний, - губы после последнего допроса уже успели зажить, так что звуки французского языка давались русскому офицеру почти без усилий. Тем более, что били его аккуратно, без особого членовредительства, так что, можно сказать, на казнь он отправляется во вполне приличных кондициях. – Заждался уже вас, камера эта осточертела. Хуже нее только ваши отвратительные рожи.
Один из солдат было дернулся наказать русского за хамство, но офицер коротким движением его остановил. Действительно, чего уж теперь, все равно его скоро расстреляют, какая разница.
Подполковник Галицкий просидел в этой одиночной камере почти полгода. Крошечный каменный мешок размером три на два метра, сбитые из досок нары, грязный неизвестно чем набитый – Павел Петрович старался об этом даже не думать – тюфяк, помойное ведро, заменяющее туалет в углу. Крошечное, забранное решеткой окно под потолком, только по свету, от которого можно было ориентироваться в сменах дня и ночи. И единственное "развлечение" в виде периодических допросов с применением силы, после которых его обратно буквально приносили как мешок с картошкой.
И это при том, что Галицкий рассказал лягушатникам все, что знал еще в самый первый раз. Не было смысла запираться, французы и так обладали почти всей информацией, ну а сам подполковник – наоборот, знал только то, что было положено лично ему, и навредить имеющимися сведениями своим уже не мог. Вот только ответ «не знаю» следователей естественно удовлетворить не мог, и из него раз за разом пытались выбить что-то более существенное.
- Встать, - последовала команда, когда поп лишь пожав плечами и перекрестившись вышел из камеры. – Лицом к стене, руки за спину.
На руки тут же накинули пару тяжелых стальных браслетов, соединенных короткой цепью. Куда бы Галицкий мог сбежать в глубине тюрьмы посреди столь недружелюбной для него Франции – не совсем понятно, но порядок есть порядок.
Пока его вели по длинным-длинным коридорам, местами разорванным глухими железными дверями, офицер скользнул мыслями на полгода назад. Он тогда даже не думал о возможном провале. Собственно, его группа была даже не основной – отвлекающей. Его – и его людей естественно – задачей было просто хорошо пошуметь, чтобы отвлечь внимания полиции, пожарных и остальных силовиков французской столицы. Для этого они арендовали небольшой склад, закупили партию всяких огненных шутих с фейерверками, да и подожгли все это добро на радость местным мальчишкам. Громко, красочно, шумно, но учитывая, что склад стоял немного в стороне, и шансы на распространения пожара были самые минимальные – практически не опасно.
В это же время основная группа должна была быстро и как можно незаметнее ликвидировать предателя. Майор Резун, бывший офицер СИБ, непосредственно приложивший руку к устройству Польского восстания 1837-го года. Вернее, не к самому восстанию, там поляки и без чужой помощи сорганизоваться бы смогли, а к тому, чтобы этот бунт оставался до последнего незамеченным в столицах.
Изменника пришлось искать добрых пять лет. Следователи по крупицам собирали информацию, фильтровали любое возможное упоминание о внезапно появившемся на горизонте русском офицере, проверили несколько десятков подозрительных потенциально подходящих кандидатур… И в середине 1844 года наконец напали на след Резуна, он под чужими документами жил прямо в
