режим «пру, как танк», потому что сейчас я действительно не вижу ничего и никого на своем пути.
— Отпусти.
— Ты что не слышала, что он сказал?! Амелия, он не шутил!
— Кристина, отпусти меня.
— Нет! Я не понимаю, что происходит, но знаю точно, что я никуда тебя не отпущу! Посмотри в каком ты состоянии! Тебя трясет!
— Отпусти меня! — ору и резко вырываюсь, сжимаю кулаки и зубы.
Она сейчас похожа на побитого щенка, которого выбросили, а он все равно прет к хозяевам. И меня это бесит. Злит ее доброта и участие, сострадание — все бесит, и я шлю все к черту, цежу сквозь зубы.
— Хочешь знать все правду, а?! Я тебе покажу. Дай мне свой ноутбук.
— Что?
— ДАЙ СВОЙ НОУТ, ТВОЮ МАТЬ!
Кристина растеряна, но в кои то веки берет себя в руки и указывает в гостиную, куда мы и идем. Я не до конца понимаю, что я делаю и зачем, но потом обдумывая этот момент, я приду к выводу, что возможно мне очень хотелось рассказать кому-то, кому я доверяла и знать, что не будет никаких недомолвок. Тайн, сокрытия информации, притворство — я от этого дико устала. Моя мама? Она жива, а все уверены в обратном. Мой отец? Эта история вообще отдельная, и о ней мне нельзя говорить совершенно и бесповоротно. Моя семья? Это тоже под замком. По факту мне вообще ни о чем нельзя рассказывать — моя семья не обычная семья, и все, что с ней связано — тайна, покрытая мраком. Я их всех сейчас ненавижу, а больше всего ненавижу тот факт, что они ни во что меня не ставят, будто мне пять. Все они воспринимают меня, как ребенка, не понимают причин моего поведения, даже не пытаются! И, наверно, мне бы хотелось, чтобы кто-то понял.
Я вырываю компьютер у Кристины из рук, еле попадаю в гнездо для флешки от волнения и нервов, быстро убираю волосы и всхлипываю. Слез нет, как ни странно, а может я их просто не замечаю? Не уверена, но уверенно ввожу пароль, и вот она правда. Здесь. В папке на белом фоне всего одно видео, которое я не хочу открывать. Застыла над тачпадом, тяжело дышу, не могу решиться, но это лишь на миг. Это как с восковыми полосками — надо дергать быстро и сразу, и я дергаю нажатием всего одной клавиши.
— Садись.
Кристина мнется напротив, ей явно не по себе и возможно даже страшно, но она пересиливает себя, подходит и садится, а через миг издает какой-то непонятный звук между вдохом и писком. Я понимаю почему — то, что происходит на экране мало кто может выдержать. На черно-белом фоне через камеру видеонаблюдения мы видим ужасно-помпезную комнату. Там на огромной кровати (как сейчас помню кроваво-красного цвета) лежит Роза, а сверху Артем Валерьевич Ревцов — человек, который разрушил мою жизнь. Я стараюсь не смотреть, но каждый ее всхлип помню детально и предугадываю, сжимаясь всего секундой ранее. Все, что там происходит — ужасно, бесчеловечно и унизительно. Насилие — это всегда страшно, а такое насилие над женщиной тем более. Оно уничтожает, и я помню хорошо запах этого уничтожения: сигареты, жженый сахар и мохито. Он его пил в перерывах между…
— О господи! — жалобно вскрикивает, закрыв рот руками, а потом смотрит на меня и еле слышно спрашивает, — Это что Лиля?
Я тихо вздыхаю и отрицательно мотаю головой, после указываю на экран пальцем и глухо говорю.
— Это не Лиля, ее зовут…звали Роза. Они были близняшками.
— О господи…
Крис резко встает и отходит, крепко сжимая себя руками. Она не может смотреть, и я ее не виню, потому что сама не смогла ни раз, не смотря на то, что это видео держу при себе уже давно.
— Ты спрашивала, чего я хочу? Мести, Кристина. За все, что произошло в тот день.
— Амелия, мне очень жаль, что такое произошло с…ней, но…это…не повод…
— Не повод?! — зло выдыхаю, а потом повторяю, но уже со смешком, — Не повод, значит. Подойти и посмотри еще раз.
— Не хочу.
— Подойди, Кристина. Ты кое чего не заметила.
Кристина не решается, но я не давлю, а жду. В таких вопросах понятное дело давить не вариант, тем более я знаю, что она сделает то, о чем я прошу. И она делает. Неуверенно шагает, опускается на прежнее место, смотрит в экран, не понимает, и тогда я поясняю.
— В правом, верхнем углу.
Снова тишина. Крис приближается к экрану и пытается рассмотреть что-то, но все равно ничего не понимает, переводит взгляд на меня. Жалобно так состроив бровки домиком, она открывает рот, но ничего не произносит, закрывает его. Она не знает, что она должна увидеть там, и я это понимаю — очень сложно представить себе то, что я собираюсь сейчас сказать.
— Это я.
Кристина резко отпрянывает от меня, расширив глаза до состоянии пятирублевых монет. В них появляются слезы, и я быстро отвожу свой взгляд, ежусь, а потом вздыхаю, уставившись в правый, верхний угол, где видны мои цветастые туфельки.
— Мне было девять, когда нас похитили и привезли в этот дом. Я тогда коллекционировала дебильный мячики-попрыгунчики, и как раз должны были завести новые цвета. Мы с Розой были в квартире в городе, а до магазина всего пять минут идти. Мама предупреждала нас, что нам нельзя ходить в одиночку, но в тот момент так получилось, что мы остались одни. Я очень сильно канючила, доставала ее, и она решила, что ничего страшного не случится, если мы выйдем на десять минут. Мы успели купить мне мячик, но когда выходили из магазина нас уже ждала машина.
— При чем здесь Александровский? — вдруг спрашивает Крис, и я устало вздыхаю.
— Да в принципе ни при чем, он этого не делал. Единственное, что он сделал — это связался с отцом этого ублюдка, чтобы бабок заработать и маме насолить.
— Насолить?
— За год до всего, что произошло, этот мудак приехал в наш город. Его действия привели к обострению отношений, а потом и к открытому конфликту с моей мамой. Александровский это знал, и я думаю, что он поддержал ее врага, чтобы в последствии на нее воздействовать, но не ожидал, что сын этого мудака окажется еще большим мудаком. Как то так.
— Я не поняла.
— Понимаю, сложно так сразу разобраться. Александровский был влюблен в мою маму — это единственное, логичное объяснение. Ты же не думала, что он так помешен
