ноги. – Мистер Олдридж не должен зря проделать этот путь. Если мы не поговорим с ним, он поговорит с миссис Петри. Сама знаешь, что творится в ее голове. Старушка тяжело переживает смерть Артура.
Она прошла мимо меня, прямая и непоколебимая, очень сильная маленькая женщина.
– Пройдем в мою комнату, это единственное место, где удастся поговорить с глазу на глаз. Анна, проследи, чтобы Филли не отправился нас искать.
– Вики! – Анна попыталась остановить сестру. – Ты не можешь доверить такую тайну…
– Ему – могу.
Я все больше очаровывался этой удивительной личностью. Где та беззаботная хлопотливая домохозяйка, сжимавшая в объятиях сына вчерашним вечером? Видел ли ее такой еще хоть один мужчина, кроме мертвого мужа? Я поклонился Анне и проследовал за Викторией в ожидании ответа на мой самый важный вопрос.
Спальня миссис Фелтон производила наилучшее впечатление и очень подходила своей владелице. Небольшая, уютная, выполненная в светлых тонах со всеми оттенками бежевого и кремового-розового, она пестрела вышитыми подушками и салфетками. Женщина указала мне на скромное мягкое кресло и встала у окна. Солнце сквозь кружевную занавеску красиво золотило светлые волосы и бросало узорные тени на простое, но элегантное платье. Я попытался вспомнить, как выглядела моя мать. И не смог.
– Что вы хотели спросить, мистер Олдридж?
Мне вдруг стало невыносимо жаль эту немолодую, на самом деле сильно уставшую женщину, но и уехать ни с чем я себе позволить не мог.
– Филипп ведь вам не родной сын? Я прав? – Она коротко кивнула. – Откуда он появился в вашей семье?
В глазах Виктории промелькнул испуг, быстро скрывшийся за мутной дрожащей поволокой слез. Она сжала пальцы, безжалостно сминая край занавески:
– Ниоткуда. Он всегда был в нашей семье. Всегда.
Ей тяжело было говорить, тугой комок в горле делал слова неразборчивыми, глухими. Казалось, я больше ничего не услышу, но вдруг миссис Фелтон выпрямилась, как натянутая струна:
– Вы умный мужчина и понимаете: я не хочу говорить с вами на эту тему, однако и молчание с каждым годом становится все невыносимее. Если любите Филиппа и дорожите им хотя бы вполовину того, как бы мне этого хотелось, вы не отвернетесь от него после того… после того, что узнаете.
Я заверил ее, что и в мыслях подобного не держал, хотя не думаю, что она поверила.
– Эта история началась в то время, когда отец моего мужа служил констеблем в одном из полицейских участков восточной части Блэкпула. Его звали Сэмюел Фелтон. Он помогал детективу Гаррисону в расследовании серии убийств, и однажды ему удалось предотвратить нечто совершенно ужасное.
Я сразу понял, о чем пойдет речь, едва услышал это имя. Констебль Сэм. Надо же, насколько на самом деле тесен мир…
– Сумасшедшая женщина решила, что чужие смерти принесут ей вечную жизнь, и последним собиралась убить жениха, но Сэмюел точно знал: это невозможно, ее душа не выдержит непосильного бремени. Он успел вовремя, прервал мерзкий ритуал. Сонм потусторонних духов, что той женщине удалось призвать, обратил вспять, а ту силу, ради которой столько невинных пострадало, заключил сначала в ритуальном кинжале, а после… после он…
Я не желал ее прерывать, хотя видел, насколько мучительно для нее признание. И подхватил:
– Создал для нее человеческую оболочку.
Виктория на секунду замерла, точно окаменев, а потом облегченно выдохнула:
– Да. Именно так. Весь род Фелтонов занимался алхимией. Квинтэссенция этой лженауки – создание человека. И они смогли, они создали это… существо, гомункула. Поместили в сосуд и оставили в темноте, до срока.
– Когда этот срок наступил? Как вы узнали об этом? – как можно мягче спросил я.
– Мы все были в курсе его существования. Миссис Петри разложила карты, я отлично помню тот день. – Женщина снова отвернулась, погружаясь в воспоминания. – Артур все понял, хотя значение раскладов даже сама миссис Петри не всегда понимала. Он уехал из дома на целый месяц, а вернулся, держа за руку десятилетнего мальчика. Десятилетнего мальчика, который родился месяц назад. Вы можете представить, что я тогда почувствовала?
Нет, пожалуй, не мог. Мне страшно даже думать об этом, хотя и в моей жизни было мало настоящего. Однако я перестал быть человеком, а Филипп… Выходит, никогда им и не был?
– Я полюбила его с первого взгляда, – меж тем с грустной улыбкой продолжила миссис Фелтон. – Он был такой хорошенький, такой маленький и такой смышленый. Мне не пришлось качать его на руках и кормить грудью, но я учила его разговаривать, писать и читать. Первым, что он произнес, было слово «мама». Представляете? Как настоящий ребенок, как мой настоящий ребенок.
– Потому что вы его мать, – я подошел к ней и взял за руку. – Вы не видите в нем чудовища, да он и не такой. Мы те, кем нас считают самые близкие.
– Артур не сказал, что нас ожидает в будущем, возможно просто не знал. Но вы приехали, потому что Филли угрожает опасность, да?
Я молча кивнул.
– Он справится? Вы ведь ему поможете?
– Конечно. Я сделаю ради него все, что потребуется.
– Вас не пугает, что он не человек?
Я хотел ответить, но в этот момент дверь открылась, и на пороге мы увидели Филиппа. Его лицо заставило меня обмереть от ужаса, чего я не испытывал уже ровно шестьдесят шесть лет. В нем не было ни кровинки, только голубые глаза – прежде я не замечал, насколько они яркие, – выделялись на белой, как мел, коже. Он смотрел мимо меня, на мать, будто видел ее впервые, отказываясь узнавать, и я чувствовал боль, какую ей причинял этот мертвенный взгляд.
– Филли? – Виктория протянула руку, но та упала, точно переломленная веточка. – Господи, мистер Олдридж, неужели…
Определенно, он все слышал, не исключено, что от первого и до последнего слова. Я вышел вперед, успокаивающе выставляя перед собой открытые ладони:
– Спокойно, Филипп. Я попробую тебе все объяснить, просто…
Юноша дернулся назад, неловко, словно кукла на веревочках.
– Я все знаю. – Его бледные губы тяжело разомкнулись, и он ровно повторил: – Я все знаю. Отец мне все рассказал, и еще… Это я его убил.
За моей спиной шумно вздохнула миссис Фелтон и потеряла сознание, цепляя занавеску и сдергивая ее с карниза. Филипп перевел на меня пугающе мертвый взгляд, и я увидел в нем черноту, которую привык видеть в себе.
Впервые за почти полвека я ощутил в своих глазах позабытое жжение. Но Филипп заплакал первым.
Дело № 13, последнее. И жили они…
– Я все знаю. – Тело существовало отдельно от меня, язык тяжело ворочался, выдавливая натужные короткие фразы. – Отец
