знакомым…
- Британец. Впрочем, он сам представится вам в самом скором времени.
Дверной молоток так основательно приржавел к своей металлической колодке, что Лэйд не сделал даже попытки им воспользоваться. Вместо этого он поднял трость и уверенно постучал в дверь набалдашником, породив скорее тревожный треск древесины, чем стук.
Ему пришлось сделать это несколько раз, прежде чем из-за двери послышался голос.
- Убирайтесь! Идите прочь! Иначе я оторву ваши проклятые головы и выдавлю глаза десертной ложкой!
Уилл машинально отступил на шаг от двери.
- Мне кажется, ваш приятель не ждет гостей.
- Ерунда, - легкомысленно возразил Лэйд, вновь обрушивая трость на трещащую дверь, - Мистер Пульче – добрейшей души человек, отзывчивый и гостеприимный малый. Уверяю, он будет счастлив нас видеть. Мы еще посмеемся над этой его шуткой! А уж какой он потрясающий рассказчик!.. Эй, мистер Пульче! Это я, ваш старый приятель Чабб. С вашего позволения, мы хотели бы зайти.
- Зайти? – голос хрипло расхохотался, - Я надеюсь, кто-то наконец всадил вам нож в живот, Чабб, и вы испускаете дух на моем пороге? Пожалуй, это единственная ситуация, в которой я по-настоящему был бы рад вас видеть!
- Старый шутник, - Лэйд подмигнул Уиллу, - А уж это его особенное чувство юмора… Мы можем войти, мистер Пульче?
- Чего бы вам не войти, черт вас раздери? Будто вы не знаете, что мне самому не открыть эту проклятую дверь!
Лэйд кашлянул.
- Верно, я и забыл. Весьма нетактично с моей стороны. Видите ли, дело в том, что мистер Пульче, прекрасный человек и душевный собеседник, иногда подвержен приступам ипохондрии. Особенно скверно на него действует голод.
- Но если он голоден, отчего просто не зайдет в ближайший ресторан? Я, кажется, видел один в квартале отсюда.
- Он… Видите ли, он привередлив по части еды. Кроме того, я на правах его врача настойчиво не рекомендую ему прогулки. Они вредны в его состоянии здоровья. Впрочем, сейчас сами все увидите.
Прежде, чем войти, Лэйд сделал несколько действий, который наверняка показались Уиллу странными. Проверил ногтем несколько глубоко сидящих в дверной коробке гвоздей, тонких и причудливо искривленных. Достал из кармана булавку и освежил на косяке глубокую царапину, которая не бросалась в глаза, но которая обладала явно искусственной и сложной, сродни иероглифу, формой. Вытащил из кармана склянку и смочил бесцветной жидкостью с резким запахом порог.
- Меры предосторожности, - спокойно пояснил он, - В таком деле лучше не рисковать, верно?
Лэйд открыл дверь, заставив ее тревожно заскрежетать на ржавых петлях. Он надеялся, что внутренняя обстановка дома произведет на Уилла должное впечатление и, судя по всему, не ошибся.
- Господь Бог! – вырвалось у Уилла, - Вы же не хотите сказать, будто он живет здесь?
- А почему нет?
- Я видел ночлежки для бездомных в куда более пристойном состоянии!
- Как я уже говорил, мистер Пульче в некоторых отношениях держит себя в аскетичном духе. Не укорять же, в самом деле, человека за то, что он не считает нужным потворствовать праздности? Презренный комфорт тела не для него, он ведет простую и скромную жизнь сродни стародавним монахам-бенедиктианцам, предпочитая окормлять бессмертную душу в угоду презренным желаниям тела. Вас это смущает?
- Нет, но…
Чувствовалось, что Уилл смущен и сбит с толку, и Лэйд охотно мог его понять.
Дом мистера Пульче лишь снаружи выглядел неухоженной старой развалиной, ветхой и давно нуждавшейся в ремонте. Стоило переступить порог, как делалось очевидно – ни один ремонт здесь не может помочь, как не могут помочь патентованные пилюли или касторка давно истлевшему трупу.
Это и был труп, только не живого существа, а каменного, просуществовавшего много лет, но сейчас явственно находящегося в состоянии распада и медленно превращающегося в сухой тлен. Некогда мощные стены осели и местами полопались, точно переборки разбившегося в кораблекрушении корабля, обнажив щепастую труху резных панелей, из-под которой топорщилось грязное прелое кружево истлевших обоев. Прохудившиеся перекрытия зияли дырами, похожими на распахнутые раны, в их темной сырой глубине торчали кости давно разъеденных ржавчиной труб. Половицы на полу изгнили и полопались, сверху их засыпало битым оконным стеклом, штукатуркой и пылью, отчего в прихожей образовались целые курганы мусора, которые приходилось обходить.
Хватало здесь и прочей дряни, которая будто сама собой образовывается в давно заброшенных домах, точно следы, которая оставляет за собой та жизнь, что поселяется здесь уже после человека – какие-то проволочные обрывки, клочки бумаги, сплющенная металлическая посуда, опустошенные бутылки, жженые спички, пуговицы, смрадное тряпьё, невесть когда бывшее предметами одежды…
Дрянной дом. Лэйд знал, что увидит здесь, поэтому еще на пороге набрал в грудь побольше воздуха, точно пытаясь запасти его впрок. Тут, внутри, воздух хоть и был пригоден для дыхания, казался липким и каким-то кислым, вобравшим в себя все миазмы и запахи умирающего дома – прелую вонь медленно гниющей древесины, сухой запах размоченных дождями стен и затхлый душок старого тряпья.
Дрянной дом, подумал Лэйд, ощутив под подошвой правого сапога неприятный тонкий треск. И дело даже не в разрухе, она везде выглядит одинаково, а в том, что этот каменный склеп, несмотря на все следы упадка, не кажется брошенным. В спертом воздухе, проникнутом разложением, ощущаются какие-то флюиды жизни. Только жизнь эта не человеческая, подумал он, ощущая, будто колючие сухие коготки бегут сверху вниз по его позвоночнику, жизнь эта затаившаяся, холодная, хлюпающая, въедливая. И пахнет от нее не теми запахами, которые обычно следуют за человеком, а иначе, и запах этот выбивается из общего духа – кисловато-сладкий яблочный и терпкий, напоминающий зловонный аромат фруктовых рынков, на окраине которых в глубоких ямах, пересыпанных песком и известью, гниют некогда сочные плоды.
Опустив глаза, он обнаружил на полу в отпечатке своего правого сапога занесенный трухой и мусором крошечный птичий скелетик, обрамленный серым кружевом давно истлевших перьев.
Дрянь какая… Ему доводилось видеть мертвые тела в куда более зловещих обстоятельствах и позах, не говоря уже о сопровождающих их траурных ритуалах, далеко не все из которых отвечали викторианским представлениям о траурных обрядах, однако вид этой мертвой пташки заставил его безотчетно стиснуть зубы – было в нем что-то противоестественное и неприятное, ковырнувшее напряженные нервы, быть может, оттого, что одной крошечной косточки в этой кучке, кажется, не доставало, а секундой позже он даже понял, какой - птичьего черепа…
- Эй! – крикнул он в липкую пустоту коридора, мгновенно
