сюда, о завоевателях, искателях приключений, которые побывали на этих берегах за все эти столетия. Я думала обо всех беженцах, прибывающих из Сирии, Ливии, Северной Африки и субсахарских регионов Африки на Сицилию каждую неделю. Они бежали от гражданской войны, и следующий за ней гуманитарный кризис принес людей с множеством историй о незабываемой боли. Это была история миграций нашего времени. Сицилия изменялась, но она была всегда.
Зоэла подплыла ко мне. Она обхватила меня ногами вокруг пояса.
– Мамочка, почему, как ты думаешь, здесь, в Алиминусе, нет других коричневых людей? – Наше окружение не осталось незамеченным ею.
– Солнышко, Алиминуса – это маленький городок в той части мира, куда люди не иммигрируют. Он не похож на Лос-Анджелес или другие большие города. Долгое время он был городом, в котором жили только те люди, которые родились здесь, поженились здесь и у которых здесь есть дети. Приезжих мало. – Я остановила себя прежде, чем начала углубляться дальше в историческую и геополитическую обличительную речь. Я даже не могла начать обсуждение кризиса беженцев с ней. Я толком не знала, как говорить о детях, матерях и отцах, пересекающих Средиземноморье, чтобы добраться до острова, на котором мы находились, и об обстоятельствах, которые превращали это место в море слез.
– Но почему здесь нет коричневых людей вроде нас? – спросила она снова. Морская соль засохла у нее на лбу полоской вдоль линии роста волос.
– Потому что люди вроде нас, черные и коричневые, произошли не из Европы. Люди вроде нас были привезены в Европу, и во всю Северную Америку, и даже в Южную Америку, сотни лет назад в качестве рабов. – Я сразу же увидела себя дающей чрезмерные ответы дочерью людей, которые отвечали на вопросы моего собственного детства сложными взрослыми повествованиями. Если бы мы были на берегу, я, вероятно, начала бы изображать на песке линиями маршруты работорговцев.
– Но мы – единственные коричневые люди, которых они знают? – спросила она, словно вопрос и ответ на него одновременно достигли ее сознания.
– Наверное. Да. Скорее всего, не считая священника, – сказала я.
– Я не хочу быть единственной коричневой девочкой.
Я понимала, о чем она говорит: быть другой, быть единственной, быть в стороне из-за цвета кожи – это трудно. Я подозреваю, это заставляло ее чувствовать себя «другой», или, что еще хуже, ниже других. Определенно она не первая черная или коричневая девочка, которая по каким-то причинам не хотела проживать жизнь в этом мире, принадлежа к отдельному обществу. Черт возьми, написано неисчислимое количество книг и снято множество выигравших награды документальных фильмов, посвященных исследованию психологических сложностей, связанных с личностью и расой маленьких чернокожих девочек в доминирующем белокожем обществе. И хотя мы были не в Соединенных Штатах, я понимала, что должна была устранить любой психологический урон, который мог усугубиться. Я понимала, что должна делать то, что чернокожие матери делали на протяжении столетий: напомнить своей дочери, что она прекрасна и значима в мире, который часто говорит обратное.
– Быть коричневой – это прекрасно. – Я покружила ее в воде, приблизив ее лицо к своему. – Малышка, часть подарков, которые дают путешествия, – это попадать в места, где люди не такие же в точности, как ты. Жизнь была бы скучна, если бы мы никогда этого не делали. И я представляю себе, как однажды ты будешь путешествовать по миру. И не каждый окажется похожим на тебя, но тебе будет весело, и ты узнаешь много новых вещей обо всем на свете.
Я завершила разговор уверенностью, которую вложила в поцелуй. Этого казалось достаточно в данный момент. Затем она взяла в руки медальон с фотографией Саро, который я по-прежнему носила на шее.
Она потерла его, словно собиралась загадать желание.
– А можно мне съесть мороженое перед ужином?
– Да, – ответила я, обрадованная тем, что мы отошли от разговора прежде, чем мне пришлось бы отвечать на вопрос, который, как я полагаю, лежал на глубине под всеми остальными: «А для меня здесь есть место?»
Я провела большую часть двадцати лет своей жизни в попытках ответить на него – незнакомцам, миру, себе. Этот вопрос можно было отследить по прямой вплоть до моей первой поездки с Саро на Сицилию. Но я узнала, что самоопределение многогранно, а принадлежность требует подтверждения.
Позже, после ужина, состоявшего из жаренной на гриле меч-рыбы, сбрызнутой соком сицилийских апельсинов, на подушке из руколы – древнее сочетание моря и огня, мы вышли из ресторана и пошли вдоль по волнорезу. Я думала о Стромболи и нашей поездке туда прошлым летом. Зоэла тоже смотрела вниз на воду. Она повернулась ко мне.
– Я хочу знать, что там дальше… где она заканчивается?.. Как вода остается на планете, если это круг, но в то же время и прямая линия? Гравитация, но все же… – Ее лоб сморщился от напряжения.
Это был шквальный, широкомасштабный допрос, который сделал меня гордой – я увидела наяву результаты вложения своих долларов в обучение.
– Милая, это важнейшие вопросы, которые подталкивали человечество к исследованиям мира природы, – сказала я ей. Она посмотрела снова на меня так, словно поняла только семьдесят процентов того, что я ей сказала. – Ты сначала должна захотеть узнать, прежде чем сможешь отправиться в путешествие.
– Ладно, я хочу знать! – заявила она. Сицилия умела оказывать дополнительное влияние, помимо простых семейных связей.
Когда она это сказала, я пересмотрела свое собственное путешествие. Какая-то часть меня желала знать, что из меня получится. Это помогало мне двигаться дальше. Горе меня изматывало, но также благодаря ему я хотела жить. Благодаря ему научилась ценить кратковременность жизни. Мне хотелось быть рядом. Я хотела знать, чем обернется жизнь для Зоэлы – экстраординарного человеческого существа, которое называло меня своей mammina – маленькой мамочкой. Я хотела услышать голос женщины, которой она станет, когда она начнет вспоминать службу в крошечной сицилийской церкви с африканским священником и как она за него волновалась, потому что «тяжело быть священником, когда ты все еще учишь итальянский». Мне хотелось знать, вспомнит ли она, как пропела слово «аллилуйя», стоя прямо рядом с Нонной, когда священник произнес имя ее отца во время службы. Я хотела быть рядом, чтобы напомнить ей в один из дней – возможно, какой-нибудь ранней весной или, возможно, мрачным днем, когда осень переходит в зиму, – в тот день, когда она будет нуждаться в напоминании о том, кто она есть. Я хотела быть там, чтобы увидеть в ее глазах узнавание, если я буду пересказывать эту историю. Я хотела быть там, чтобы поделиться
