И, повернувшись ко мне, добавил:
– Мы приедем за ним завтра на рассвете. Даже если придется волочить его к стенке, а он будет в полной отключке, все равно его расстреляю!
И он пошел к джипу. Хотя ноги подо мной подгибались, я нагнала его, растрепанная, испуганная, и сказала:
– Но за что? Почему вы так ожесточились против него, полковник?
Он знаком приказал двоим садиться. А мне ответил еле слышно, но голос дрожал от ярости:
– Хотите знать? Во Франции этот подонок изнасиловал и убил юную девушку в день праздника.
Он закрыл лицо руками, не в силах сдержать свое волнение.
– Ей было восемнадцать… Невинная девушка… А накануне вечером… накануне… она приняла мое предложение!
Он не мог больше говорить. Даже Джон Вейн способен плакать, и я видела, как по его щеке потекла слеза.
Молодой солдат, сидевший за рулем джипа, неожиданно заговорил тихим и сочувственным голосом:
– Прошу вас, полковник, – сказал он, – не надо так переживать!
Полковник Мадиньо вытер лицо рукавом. Сделав огромное усилие над собой, он сухо произнес тем же начальственным тоном, дернув при этом подбородком:
– Застегнитесь. Ненавижу, когда младшие лейтенанты неряшливо одеты.
С этими словами он сел в джип и уехал.
Я ошиблась на одну пуговицу, когда застегивала блузку. Пришлось застегивать заново. Я вернулась в палатку и заперла дверь, как сомнамбула. Еще не придя в себя от услышанного, я прошла мимо Мориса, не взглянув на него. Подойдя к столу, задрала юбку и машинально встала в ту же позицию, в которой находилась, когда этот страшный человек помешал нам.
Морис подошел сзади, поцеловал в шею, поласкал груди, но тоже оставался абсолютно безучастным.
– Ты слышал? – спросила я его.
– Он врет. Ты прекрасно знаешь, что я никого не насиловал и не убивал. Это дикая судебная ошибка.
– Я не об этом. Тебе больше нельзя здесь оставаться даже на ночь.
Мне еще казалось, будто он находится во мне. У меня вырвался стон.
– Там снаружи стоит санитарная машина. Ты можешь достать ключи? – спросил он меня.
– Конечно, могу.
Пузырьки на столе мало-помалу начали снова позвякивать. Он прошептал:
– Ты сможешь убежать со мной? Прямо сейчас?
– Ни за что не отпущу тебя одного.
– Я даже не знаю, куда бежать.
Я хотела было ему сказать, что мы сможем выехать на дорогу к Мандалаю и добраться в окружную до Китая, что в Шанхае есть знакомый – один сметливый американец, но не стала. Только прошептала:
– Я знаю.
– Отлично.
Когда я дошла до полного экстаза, ему пришлось поддержать меня, чтобы я не упала. Поскольку с ним это произошло в тот же момент, а поддержать его было некому, мы упали вместе, а за нами и все склянки, потому что мы опрокинули стол. Именно в таком бедламе мы достигли райского блаженства, я сверху, он снизу, и непонятно, каким образом, лицом к лицу. Блузка – в хлам. Юбка – на помойку. Нет, ни за что на свете я не могла отпустить его одного.
Я разделась догола после любви, а не до того. С меня градом лил пот. Я скатала комочком разодранные чулки и положила в мешочек, откуда взяла. Тогда он увидел марку: «Червонная дама». Ему это показалось странным, потому что он выиграл у Чу-Янга именно благодаря даме червей, а раньше он жил на вилле с таким названием.
Мы лежали на кровати, на самой близкой от того места, где закончили наши акробатические трюки. Он спросил меня:
– Вам чулки что, выдают во флоте?
– Господи, нет, конечно. Не заведено.
Я мотнула головой в сторону пирамиды из пяти или шести деревянных ящиков в углу палатки.
– Все эти ящики, – сказала я ему, – ими набиты. Предполагалось, что это сухое молоко.
Он выпрямился, чтобы лучше увидеть. Потом пошел потрогать. Наконец стал рыться в открытом ящике, чтобы удовлетворить свои фетишистские замашки.
Зная его так хорошо, как знала я, то есть глубже, чем кого-либо другого, мне достаточно было увидеть выражение его глаз, когда он взглянул на меня, чтобы понять, что я пропустила прекрасную возможность промолчать. Он сказал мне:
– Черт возьми! Ты знаешь, что это – на вес золота?
С наступлением ночи я вернулась из нашей казармы с сумкой. В ней было белье для него и для меня и штук двадцать всевозможных путевых листов со штампом нашей части.
Когда украдешь один раз, второй уже легко. Я перегнала скорую помощь, стоявшую у палатки «Дельмонико», к нашей. Мы загрузили коробки с капроновыми чулками сзади. Морис отнес много ящиков, но я тоже помогала. Мы были в полевой форме, от меня просто валил пар.
Я села за руль. Остановилась у задней двери кухни. Большому Генри, нашему черному шеф-повару, сказала, что мне нужна провизия на день или два, поскольку еду в Аракан за больным. Он показал мне коробки с дневным рационом питания и сказал:
– Берете, сколько угодно, красивая мисс Толедо, они теперь никому не нужны.
Когда я загрузила коробки в машину, я пошла в пристройку, служившую гаражом, и Морис помогал мне в темноте перенести несколько канистр с бензином. Потом он вернулся к себе в тайник за ящиками с капроновыми чулками, на которых было написано «Молоко».
На выезде из лагеря дежурил Барри Нолан, рыжий малый, как и я, ирландец; все думают, что я шотландка, но это неправда. Мой отец еще в двенадцать лет болтался по улицам Лемерика.
Барри зажег свой фонарь только на минуту, когда ему потребовалось опознать меня. Он сказал:
– Вы уезжаете? Вас будет дико не хватать сегодня вечером. Не хочу вас обидеть, но девушек у нас маловато!
Я повторила, что еду в Аракан за больным и вернусь, самое позднее, послезавтра. Я знала, что, расспросив его, майор Кирби не станет сообщать о моем исчезновении до этого срока. Он, наверное, подумает, что я отвезу француза в какое-то надежное место и потом вернусь.
Выехав за ограждение лагеря, я какое-то время двигалась по узкой дороге, шедшей вдоль моря. Остановилась, чтобы Морис сел рядом. В матросской пилотке и со значком Дж. Маккин на полевой форме он ничем не отличался от любого американца, родившегося в Бруклине в эмигрантской семье.
Мы выехали на дорогу из Маналау в Пегу на север от Рангуна. Нам часто приходилось снижать скорость из-за длинных британских транспортных колонн, но нас остановили всего один раз. Я показывала путевой лист собственного изготовления. В последний момент Морис чуть все не испортил. Когда солдаты из индийского полка отпустили нас, он не смог удержаться и сказал: «Синк ю», продемонстрировав при этом руку с растопыренными пальцами, чтобы его точно поняли.
