ничего не могла с этим поделать.
Время от времени Костя интересовался у Нади почему Серафима с Левой пьют. Ведь взрослые должны понимать, что вино и водка подрывает здоровье?
Что от алкоголя все зло, от этого умирают? Бабушка грустно смотрела на внука и отвечала, что это все из-за любви к Хемингуэю и Ремарку. Именно из-за них они тоже стали пить много вина и оба умерли не дожив до шестидесяти лет.
Бабушка, сама того не подозревая, открыла страсть Гибаряна к старым изданиям этих двух писателей. Двухтомник Хэма пятьдесят девятого года, за которым ночами стояли в очередях, был зачитан Костей, что называется до дыр.
Второе детство было летним, каникулярным, которое Костя неизменно проводил в Орджоникидзе у бабушки и деда с отцовской стороны, приезжая туда из Москвы на поезде.
Дед — Епрем Ованесович Гибарян первый директор одного из крупнейших предприятий цветной металлургии в СССР Орджоникидзевского завода Электроцинк, был человеком очень строгим, но веселым.
Он жил в знаменитом доме архитектора Шмидта на Ростовской улице, построенном для для инженерно-технического персонала Электроцинка и приезжающих немецких и американских специалистов.
В Орджоникидзе Костя видел совершенно другую жизнь, совсем непохожую на Московскую. Ему на всегда запомнились бесконечные многочасовые застолья, где женщинам и детям никогда не позволялось садиться за один стол с мужчинами.
И в то же время, никто не мог отойти далеко, дети были обязаны крутиться рядом, чтобы впитывать «мудрость жизни», как говорил дед Епрем.
Женщины же успевали на своей половине и пообщаться, и приобщится к теме застолья, и проследить чтобы еда и напитки на столах не заканчивались.
Когда Костя был самым младшим, в начале трапезы по традиции никто из тридцати или сорока гостей не притрагивался к еде, в изобилии ожидающей своего часа на столе, пока не мальчику не дадут откусить кусок пирога и пригубить глоток сладкого, словно квас, темного пива.
Мужчины пили в основном свежесваренное светлое пиво.
В конце каждого застолья женщины подавали деликатес — пирог с мясом и Гибарян клялся мне в двух вещах: в том, что он никогда не ел ничего вкуснее, и что мы с ним обязательно съездим в Орджоникидзе поесть этих чудесных осетинских пирогов.
Со временем, появились более младшие мальчики и Косте больше не давали первым вкушать пирог и пиво, но повысили в застольной иерархии до виночерпия.
«Урдыглаваг» — так называли юношей, которые следили затем чтобы у старших бокалы были всегда заполнены до краёв. Доверяли эту почетную службу за столом далеко не всем мальчишками и парням. Юноше нужно было еще заработать уважение и честь.
Правда, если кажется, что обязанность мужчин заключалась только в том, что бы есть и выпивать, то это не совсем так. После застолья только мужчины мыли огромные котлы, в которых варилось мясо. Женщинам притрагиваться к ним запрещалось.
У деда в жизни было всего два режима: застолье и работа.
В дни, свободные от пиршеств, дед сутками пропадал на работе и непременно таскал туда внука. Это были дни настоящих озарений для Кости.
Он видел, как завод прямо на глазах прирастает новыми печами, цехами, гигантскими трубами. После войны завод быстро расширялся и расстраивался. Созерцание этого великого зрелища заменяло собой детские конструкторы в сознании и формировании мировоззрения Кости.
Как он утверждал, дед таскал его для того, чтобы Гибарян учился мыслить масштабно с младых ногтей. Я вспомнил, как однажды признался ему в том, что деду Епрему это удалось.
Ведь именно благодаря этой способности мы не стали возвращаться в Поселок, найдя первое крупное месторождение, а пошли искать дальше.
Гибарян, эмоционально размахивая руками, доказывал, что судя по всему, в этой местности должно быть найдено, как минимум, в пять раз больше знаков и месторождений. Я в конце концов согласился не довольствоваться «малым» и продолжить поиски. Костя оказался прав.
Мысли о друге, времени, небе и книгах успокоили меня. В висках перестало стучать.
Надо отсюда выбираться. Я снял рюкзак. Вытащил из него веревку. Один конец привязал к лямкам, другой выбросил за пределы ямы. Вытяну, когда выберусь.
Я потрогал стену. Она стала осыпаться. Совершив первую попытку выбраться, я скатился обратно подняв тучу пыли.
У меня много раз в жизни во всевозможных ситуациях были попытки не сразу приводящие к успеху. Я не из тех кто сдается. Поэтому неудача меня совершенно не расстроила.
Я пробовал снова и снова. Я запрыгивал и сползал назад в разных местах. Все это время я рычал, стонал, ругался, кричал. Так продолжалось до тех пор, пока не понял, что не достигаю. никакого прогресса.
Я стал думать. Ружье я потерял при падении оно осталось снаружи наверху.
Вдруг я услышал повторяющиеся щелчки.
Человек не знакомый с оленями, может слышать в тундре странный повторяющийся звук, похожий на треск. Он даже предположить не сможет, что где-то рядом северный олень.
При движении сухожилия в оленьих суставах трутся о косточки и издают эти щелчки, которые слышно довольно далеко на открытых пространствах.
Благодаря этой особенности олени не теряют друг друга ни в метели, ни во время полярных ночей. Правда эти же щелчки привлекают хищников.
Я замер и прислушался. Все таки не олень, хотя очень похоже. Скорее хруст сухих веток, когда кто-то подкрадывается.
Зверь? Рюкзак начал медленно ползти вверх. Я силой остановил и дернул за веревку. По натяжению понял, что ее опустили.
Через мгновение из-за кромки появилась голова Ямазова. А за ней и голова Мусы.
Он осторожно наклонился, заглянул вниз, а потом присел на корточки. Что-то сказал племяннику и тот тут же сделал шаг назад от края ямы. Я его почти перестал видеть.
В отличии от старшего Ямазова. Он продолжал сидеть на корточках, держа руках короткий прутик.
Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Возможно, он ждал что я позову его на помощь. Его голова закрывала солнце, которое перестало меня слепить
— Ты думал, что идешь за нами по следу, а выходит наоборот.
Он довольно улыбнулся и
