Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
На съемках я столкнулась со многими специфическими особенностями работы драматического актера в гораздо большей степени, чем на съемках «Жиголо и жиголетты». Здесь тоже присутствовала трудная для меня проблема работы «по кускам», когда финальная сцена могла сниматься перед начальной или когда для крупного плана требовалось сыграть какие-то чувства по отношению к партнеру, которого вообще в тот момент не было на съемочной площадке. Особенно сложно оказалось выражать чувства вне музыки – в балете она дает внутренний настрой, помогает вжиться в роль, подталкивает воображение. Все так же нервничала я при заучивании текста и на озвучании. Но кроме того, возникало множество по-настоящему экстремальных ситуаций. Вот где «нового» на меня иногда сваливалось больше, чем хотелось! Конечно, разных трудностей хватает и в жизни балетного артиста, но вот бродить голышом в ледяной воде до тех пор не приходилось…
Снимали сцену на озере в камышах. Вода – градусов десять, а мы с Аллой Осипенко должны были сниматься обнаженными. Конечно, такой эпизод снимали камерной группой, всего несколько человек, но все равно ощущалось определенное чувство неловкости… Вышли мы все-таки в бикини. Думали – доберемся хоть до камышей и там разденемся. А когда камера заработает, уже отключаешься от всего, и становится неважно, в каком ты виде, здесь уже не ты – твоя героиня. Но Васильев, увидев бикини, как заорет: «Это что такое?! Снять немедленно! Солнце уходит!» Съемочная группа уже там, в воде, камеры готовы, и действительно, если солнце сейчас уйдет, то съемка сорвется. Осипенко, как услышала вопль Васильева, так все с себя скинула – р-р-раз! – и в воду. Я кричу: «Володя, я не могу! Алле-то что, она “морж”!» А он опять: «Немедленно в воду!!!» Ну и я вслед за Аллой ухнула, и ходили мы с ней голышом в ледяной воде полтора часа. Получились кадры дивной красоты, а в итоге – все в корзину, все вырезали!
Хорошо помню и другие «морозильные» случаи на тех съемках. Например, когда с цветами накладка вышла. Сначала сцену встречи Мастера и Маргариты (по сюжету фильма Елена Князева представляет себя героиней будущего балета по роману Булгакова) сняли как положено, с мимозами. Но пленка оказалась испорченной, и пришлось эпизод переснимать. А переснимали уже в ноябре, когда никакой мимозы, естественно, не найти, вот и взяли желтые розы. Стоял жуткий ленинградский ноябрьский холод. На мне-то по крайней мере платье и туфельки были, хотя, конечно, тепла от них немного. Да и снимали меня крупным планом, могла бы и валенки надеть! А вот бедный Володя снимался в рубище и босиком! И сидел с рукописью прямо на холодных камнях мостовой. Мы на этой улочке одно место себе нашли для переодевания – какое-то ателье. Попросили разрешения устроиться в уголочке. Так местные портнихи ужасно обрадовались, быстренько всех клиентов выгнали и ателье закрыли: трогательно заботились о нас, чаек грели. Посредине той улочки у нас еще один «обогревательный пункт» образовался – детский садик. Там тоже всех детей в другую комнату отправили и только цыкали, если кто-то голос подавал…
Когда съемки проходили в Литве в закрытой зоне (рядом с границей), требовалось специальное разрешение на въезд. Пропустили в конце концов всех – кроме Максимовой, Васильева и Ермолаева – у нас оказались просрочены паспорта… Тогда нас без паспортов «контрабандой» провезли туда на черной обкомовской «Волге». Всех поселили в гостинице, а нас – в рыбацком доме и предупредили, чтобы мы «не высовывались». Этот Дом рыбака находился уже на закрытой территории, но там не требовались документы, как в гостиницах. И конечно, там никаких особых условий не было, ни ресторана, ни кафе, ничего: люди приезжали порыбачить, и во дворе стояла печка, на которой готовили пойманную рыбу. Мы сами не ловили, но рыбаки нам приносили свой улов (один раз даже принесли живого угря!), и я на всех варила уху.
На съемках я познакомилась со многими замечательными людьми, с некоторыми – с тем же Валей Гафтом – у нас надолго сложились добрые отношения. Валя человек весьма своеобразный, постоянно захваченный какими-то совершенно неожиданными идеями! Он ведь по сценарию сначала был фотографом. И вот идем мы по улице, а Гафт вдруг откуда-то выскакивает – весь в черном, и фотоаппаратом – «щелк»! Ну жуть какая-то, просто Джеймс Бонд! Поснимал так, поснимал и говорит: «А давай у меня фотоаппарат в глазу будет! Я моргну – а он щелкнет!» Или звонит в три часа ночи: «Ты знаешь, я придумал…» И опять что-то такое немыслимое предлагает… Я ему отвечаю, что это не пойдет. «Не пойдет? А, ну ладно», – а на следующий день еще что-то выдумывает. Или опять в ночи звонит, как раз когда я белье стираю, и начинает свои стихи читать (вот только что сочинил!). А мне после съемочного дня, да во время стирки, конечно, только стихи слушать…
Художник Михаил Щеглов – чуткий, добрый, деликатный человек. Ни роли художника, ни сцены в его мастерской первоначально не было в сценарии, но Володя посмотрел-посмотрел на Щеглова и сказал: «Снимаем!» И снимали в настоящей мастерской Михаила Савельевича: работали двенадцать часов подряд, все усталые, голодные. Я попросила: «Дайте хоть что-нибудь пожевать!» – а художник мне булку протянул. Так в фильм эта булка и вошла. А Щеглов все потом просил, чтобы его вырезали… Да, он и в жизни был абсолютно такой же, как в фильме. Иногда устанешь, издергаешься, кажется, вот-вот сорвешься! И вдруг Михаил Савельевич подходит тихо, ласково руку на плечо положит, что-то скажет простое: «Ну что ты, не надо, расслабься». И напряжение, усталость отступают… Чудесный человек!
Какие-то, казалось бы, случайные вещи иногда удивительно естественно входили в ткань фильма. Вот я никак не могла выговорить слово «престидижитатор». Ермолаев уже просто бесился, дверями хлопал, убегал, прибегал, два часа ругались – а что я могу сделать, не в состоянии я это произнести! Тогда Володя сказал: «И не надо, не выговаривай! Вот как получается, так и говори!» Так и сняли.
Массажист в фильме – вовсе не массажист, а профессиональный ленинградский актер Аркадий Шалолашвили. В жизни массажем не занимался. Пришлось его учить. Но он все боялся мне что-нибудь сломать. Я ему говорю: «Ты не бойся, встряхни меня покрепче, иначе я ничего не почувствую». Только тогда он и решился, и, по-моему, сцена массажа получилась на экране вполне правдоподобной.
А еще в роли собаки моей героини в фильме снимался огромный черный ризеншнауцер. На самом деле эта собака не моя, пса приводил на съемки дрессировщик. Ризеншнауцер выглядел весьма внушительно, характер имел серьезный, и все участники съемок норовили его сторонкой обойти. А я не боялась, я вообще собак обожаю, понимаю их, у нас дома много лет жила умнейшая немецкая овчарка Лика, на даче всегда две-три собаки бегают, а недавно маме подарили крошечного, очаровательного тойтерьера Бэмби…
Нас часто спрашивают: «Что вы хотели сказать своим фильмом?» Что хотели, то и сказали, разве словами передашь?.. Вот у Бежара, когда он ставил «Петрушку», тоже спрашивал один журналист: «Что вы хотели сказать своим балетом?» А Бежар ему ответил: «Откуда я знаю?! Мне просто нужно было это сделать! А уж что я хотел сказать – вам критики распишут. Или я сам через какое-то время, когда смогу посмотреть на свой спектакль уже просто как зритель, тогда, возможно, что-то и скажу».
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
