Другие даже мечтают, чтобы в доме объявился чудесно назойливый дух и было, о чем рассказать гостям за обедом. Но меня озадачил вопрос жены, потому что дом был наполнен звуками — веселыми голосами Элли и Питера; а мгновение назад, на какую-то долю секунды, я, выглянув из окна спальни, увидела нечто вроде привидения. На берегу, глядя в море, стояла молодая женщина, а у ее ног ждала немецкая овчарка. У меня чуть сердце не выпрыгнуло, и я повернулась к гостям — не видят ли они ее тоже. Актер рассматривал потолок, ища следы протечек; жена заглядывала в шкафчики. Снова выглянув в окно, я поняла, что видела всего лишь кучу плавника.
После смерти Питера я лишь раз встретилась с Ребеккой. Она заехала ко мне в офис поболтать. Совсем иная. Спокойная. Она не торопилась, не выглядывала в окно — не Питер ли прошел мимо, не бросала взгляды на потолок — не наверху ли он. Ребекка нашла нового психотерапевта, на этот раз женщину, и получила от нее совет рассказать Брайану о романе с Питером. Это для того, чтобы справиться с утратой, объяснила мне Ребекка. Помочь исцелиться. Не знаю, как это поможет теперь Ребекке, поскольку Брайан прислал ей документы по разводу на следующий же день. И последнее, что я слышала, Ребекка переехала к матери в Виргинию. Они с Брайаном не поднимали шума, скандал по поводу ее романа с Питером не стал достоянием гласности, а я, естественно, ни с кем не говорила по этому поводу, кроме Фрэнка. Судмедэксперт объявил причиной смерти Питера несчастный случай, так что Сэм и Элиза смогли получить страховку, которая, как я слышала, оказалась весьма значительной.
«Я хочу сделать так, чтобы у Элизы и Сэма все было хорошо», — сказал он в то утро на моей кухне, прямо перед тем, как уйти из города, нашего города, в море.
Не навреди. Не навреди другим. Ведь такую клятву дают врачи?
Я так и не простила Ребекку и, наверное, не смогу простить. Я считаю ее виновной в смерти Питера, который в жизни не обидел ни одной живой души; который в свои последние часы устраивал все для семьи, для Ребекки, даже для меня, с этими таблетками и добрыми словами в то безумное утро. Как любой хороший врач приводит дела в порядок перед увольнением, так и Питер позаботился, чтобы у всех все было хорошо, когда он уйдет.
Нет, я не прощу Ребекку, хотя Фрэнк, похоже, не держит на нее зла. И упоминает ее, что, впрочем, случается редко, словно какое-то стихийное бедствие вроде разрушительного урагана, пронесшегося через наш город и оставившего за собой развалины.
«Это было в зиму Ребекки, — говорит он, когда вспоминает что-то из той поры. — Во время Ребекки».
С Ребеккой поддерживает связь Кэсси Дуайт. Пишет ей при случае и обязательно прикладывает фото Джейка — в новом доме в Ньютоне, в новой школе. Мне она недавно тоже прислала снимок в миленькой перламутровой рамочке. Я поставила ее на прикроватной тумбочке. На фото Джейк гладит большого рыжего кота и улыбается.
Молодая Элизабет недавно восхитилась фотографией Джейка и спросила, не мой ли это сын. Признаюсь, мне польстило, что Элизабет сочла меня достаточно молодой, чтобы иметь десятилетнего сына; хотя, если честно, Элизабет пытается соскочить с метамфетамина, у нее осталось всего несколько зубов, и она не всегда четко видит. Все равно приятно. Я рассказала ей немного о Джейке, и о своих дочках, и о маленьком Грейди.
Элизабет живет через две комнаты от меня. Я снова в Хэзелдене. Приехала в конце августа. Ничего такого не случилось, правда. Меня не поймали за вождение в пьяном виде. Я не роняла Грейди и не позорила дочек, нет-нет. И вернулась не из-за слов, которые наговорил мне Фрэнк по поводу моего питья, и не после того, как Тесс заставила меня краснеть во время розысков Джейка. Мои воспоминания об этих маленьких смертях, маленьких муках, вместе с остальными воспоминаниями, накопившимися за мою пьяную жизнь, оказались так сильны и так наполнены стыдом и болью, что гнали меня в подвал каждый день, после того как уходил Фрэнк. А куда мне еще было идти, если честно? Что еще делать?
И я вернулась в Хэзелден. Я продала дом на мысу Грей через три месяца после смерти Питера. Тогда и позвонила. Консультант, которая взяла трубку, вылечившаяся алкоголичка по имени Фрэн, помнила меня.
— Хильди, что случилось? — спросила она.
— Ничего, — ответила я. — Просто готова вернуться.
Хотя кое-что все-таки случилось. Совсем маленькое кое-что; крохотное, по меркам моей истории.
Это было вечером накануне подписания сделки по мысу Грей. Фрэнк объявился у меня без предупреждения. Я тогда пила вино во дворике и сказала что-то ехидное по поводу вида Фрэнка. Он часто приезжал ко мне прямо с работы, покрытый грязью и краской, и это мне не нравилось.
— Мог бы хоть попытаться привести себя в порядок, — сказала я.
Фрэнк сказал, что хочет свозить меня кое-куда на грузовике. Хочет что-то показать.
— Захвати вино, — добавил он, заметив, что я колеблюсь.
— Мне не нужно хватать вино, — сказала я. Меня покоробило, что он, видимо, считает, что я без вина не могу.
Я надела старые сандалии. Ночь была жаркая, и на мне были шорты и футболка вместо обычных юбки и блузки. Я думала, Фрэнк решил показать мне дом, который собирается купить.
Это новое увлечение Фрэнка — недвижимость. И между прочим, именно Фрэнк анонимно купил дом Дуайтов, а вовсе не Кларксоны. Мне он сказал, что намерен его отремонтировать и выгодно продать. Я узнала об этом вскоре после переезда Дуайтов. А теперь Фрэнк разрешил там жить Черепу Уайту. Череп стал слишком стар, чтобы грузить мусор, и Фрэнк позволил ему жить в доме и кое-что делать там в качестве платы за жилье. Фрэнк наконец понял, как мудро вкладывать свои деньги, а не солить их в каком-нибудь банке (или матрасе — не знаю, где он держит деньги), и я с удовольствием отправилась с ним смотреть дом.
Он отвез меня в бухту Гетчелла. Стоял летний вечер, вода была гладкой, как стекло, солнце клонилось за горизонт, оставляя в небе только розовые и голубые блики, как великолепное украшение уходящего дня. Фрэнки припарковал грузовик, мы вышли, и тут я увидела ее. На песке лежала лодка «уиджон», совсем, как «Сара Гуд» — моя старая парусная лодка, — выкрашенная красным. Новые паруса, белоснежные на фоне темнеющего неба, были подняты и лениво хлопали под
