Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
красная роза? почему так чешутся руки, неужели я теряю разум? неужели становлюсь тем быдлом, которому проще подставить морду для удара, чем объяснить, что оно неправо? Опять это жуткое неужели…
Все больше отточий, все меньше смысла, все выпуклее мазохистское наслажденье болью, все ближе спасительное: забудь, успокойся, все образуется, все не так плохо…
Все хорошо, прекрасней не бывает,
А голова болит — так надо меньше пить.
Воняя яростно, окурок догорает,
И в сердце боль — пора бросать курить.
Пора бросать. Пора послать все к черту,
Давно пора забыть и подвести черту,
Забыть, забить, за-тромб-овать аорту
И сжечь мосты — или чего там есть во рту?
Прощай, любовь. В саду тебя зарою
И забросаю вяленой листвой.
Окурок досмакую, вены вскрою.
Ах что за дивный праздник Рождество!
Чем же провинилась передо мной эта чертова вазочка, за что так хочется расквасить ее о стену — нет, лучше не о стену даже, а об эту прозрачную дверь, чтоб страшнее громыхнуло, чтоб больше битого стекла, чтобы огненней вулкан вроде не характерной для меня ярости? Да и ярость ли это или только бессилие, чудовищная, необъятная, космическая опустошенность, заполнявшая меня все эти недели и теперь рвущаяся наружу?
Отскок. На поражение
Я солдат. Служу в армии, кажется, португальской. Но, видимо, служба в советской армии в свое время не прошла даром, так что из португальской я решил дезертировать. Не один, а с сослуживцем, которого зовут, наверное, Хорхе. Или Тьягу. Или Жоао. Хотя тогда он будет мой тезка, а это вряд ли. А вообще какая разница, как его зовут, главное, что помимо него, я взял в бега автомат. И когда за нами погнались, я этим автоматом отстреливался. Да не абы как, а на поражение. Благо все та же служба в армии если чему и научила, то — сводить мушку и хомутик прицела так, чтоб боезапас попусту не расходовать. И видел, как пули взрывали головы преследующих, выбрызгивали из них мозговую кашу, размазывали ее по стенам и камням.
Никогда раньше не убивал людей во сне.
Интересно, может опустошенность — заполнять? Пустота — это когда нет ничего, совершенно ничего нет. Пустота не имеет конца, но, кажется, я нашел ее начало.
Но откуда агрессия? И почему именно сегодня, когда календарем прописано счастье? Почему я не могу смотреть на влюбленных? Почему раздражаюсь, когда целуются у меня на глазах? Почему невыносимыми кажутся улыбки — не всех, только взрослых. Дети по-прежнему заставляют улыбаться в ответ — рыжие мальчуганы на самокатах, старательно обруливающие ямки в тротуаре, кудрявые девчушки, семенящие перед родителями на пуповинах-поводках. Дети еще никому не сделали зла, ну разве что притащили из яслей чужую игрушку.
Дети еще никому не сделали зла. Ну да ничего, какие их годы.
Почему ты отвернулся от меня, святой Валентин? Почему, бросив на ходу: "О, красивая роза", — она не потянулась ко мне губами, не обняла, не прижалась, не сказала, что любит? Почему я стал похож на старушку, которая сегодня проезжала мимо на разваливающемся «ровере», и в ее глазах я увидел такую тоску, такое одиночество, что захотелось броситься под колеса ее драндулета? И почему мне все чаще улыбаются нищие — приветливо так, по-свойски?
Отскок. Зребаняние
Странно все-таки связаны нос и глаза: взгляд случайно падает на пышную девицу у окна, а обоняние в этот момент улавливает тяжелый запах пота — и все, эта дамочка и эта вонища связаны одна с другой раз и навсегда.
Бабища-то, может, вообще ни при чем, она, может, душ принимает по шесть раз на дню, да и амбре, скорее всего, не от нее: она от тебя в двух метрах, а другие — много других — значительно ближе. Но мозгу это объяснять бесполезно: он уже сделал вывод.
Не играет на толстуху и то, что она всю дорогу грызет ногти.
Смогу ли я пережить это? Смогу ли пережить, а не просто переморщиться, перекантоваться, пересуществовать? И что буду делать, если смогу? Обреченность. Обреченность. Есть ли что-то страшнее?
Спасибо тебе, святой Валентин. За то, что однажды я встретил ее. За то, что не так давно в самом начале осени она появилась на свет, а через совсем немного лет случилась вечерняя поездка в троллейбусе, который шел совсем не туда, куда было нужно мне.
Когда б не третье сентября,
А также не зимы начало,
Ты бы меня не повстречала,
Я бы всю жизнь прошляпил зря.
Прошляпил. Сумел-таки. И все вернулось на круги, и буржуйский этот День влюбленных снова стал чужим и никчемным.
Все забавно и странно: мы пишем стихи
И танцуем под сенью змеи в подворотнях.
Я не знаю, зачем эти мысли легки,
Я не знаю, к чему эти женщины-сводни.
Я не думал, что может быть просто тоска
И гнетущие мысли в тяжелой подкорке.
Только красная, словно от крови, доска,
Что закроет мой гроб на лысеющей горке.
Я не думал, что может быть медленный сон,
Я не думал, что эхо откликнется где-то.
Но когда ты увидишь ликующий стон,
Ты вернешься в мое ярко-серое лето.
Мы уже не ребенки, хоть тешим порой
Ожиданьем весны свое ветхое тело.
Не спеши. Мягкой ветошью эхо укрой
И поставь на нем крест незатейливо — мелом.
Я не могу ее остановить.
Что такое не могу? Я не могу поднять грузовик. Я не могу дышать под водой. Не могу взлететь в воздух, сколько бы ни махал руками. Физически — не могу. А когда не могу уснуть? Когда чувствую, что не могу жить без нее? Ладно, пора спать. Без нее, хотя это и невозможно.
Я не сумею ей помешать, но и помогать тоже не буду. Я не стану перевозить ее вещи в модный район, в котором она найдет себе жилье, пусть это и не по-джентльменски, плевать. Я плюю в потолок. Фигурально, конечно. Не потому, что боюсь его запачкать, а потому что лежу на спине, а в таком положении плевать в потолок еще хуже, чем плевать в колодец: аукнется моментально.
Я уже побился головой о стену, уже повыл, стоя на кровати на четвереньках — негромко, чтобы не отвлекать ее от просмотра кино в гостиной, — теперь вот лежу на спине при зажженных свечах. Я сам их зажег — наверное, впервые в жизни: раньше это делала она. Все когда-нибудь происходит впервые в жизни, вот
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
