даже слов и то не найдешь.
— Зачем слова искать? — смягчился председатель. — Зачем настоящей любви слова, дурачок? — мечтательно произнес председатель и потрепал по плечу шофера.
— Нужны, как же не нужны! Разве поэты не пишут стихи про любовь? Еще как пишут и сколько хороших слов находят. Что может быть на свете прекраснее любви? А для прекрасного и слова прекрасные нужны. Так ведь?
Но председатель уже не слушал его и продолжал читать записку.
— «Ваша сумасбродная Ция», — засмеялся вдруг он.
— Не напрасно ты ее сумасбродной назвал, — сказал Чичико, — ох не напрасно. Разве тогда она была сумасбродная? Это она сейчас ошалела от любви. Любовь, видно, еще не такое может. А вот я еще никого не свел с ума, несчастный я человек, — грустно вздохнул шофер.
— Почему же?
— Не знаю... Вот бы полюбила меня такая девушка! Я бы тоже свихнулся.
— Не печалься, дружок. Успеешь еще свихнуться, придет и твое время, — подбодрил его председатель. — Дай бог, чтобы побольше таких, как Ция, сумасбродок было на свете, — печально добавил он и вдруг как грохнет: — Давай, Чичи, полный вперед.
— Есть полный вперед, товарищ председатель!
— Вот так. А ты не печалься, дурачок. Любовь никого стороной не обходит.
Как только машина отъехала, Ция, посмотрела себе на ноги.
— Как мы покажемся на глаза Лонгинозу Ломджария в таком виде? Что он подумает, на смех нас поднимет.
— Ума не приложу, как нам быть? — забеспокоился Уча. — Лонгиноз Ломджария — человек порядка. Он нас даже на порог не пустит.
— Что значит не пустит? — возразила Ция. — Вот записка директора. Не пустит в дверь — я в окно влезу. Лишь бы рядом с тобой быть, Уча.
— Ничего себе — рядом. Да отсюда до Кулеви километров двадцать, не меньше.
— Подумаешь! Каждое воскресенье мы будем вместе. Опытная станция в воскресенье, наверное, не работает.
— Не работает.
— Вот видишь... Давай отойдем под платаны и выжмем одежду, не ходить же нам мокрыми.
Уча снял с себя рубаху, выжал ее, тряхнул и вновь надел.
Ция выжимала подол платья и разглаживала его руками. Все это она делала быстро, словно боялась, что, не приди они к Лонгинозу Ломджария сию минуту, не видать ей обещанной комнаты.
Потом они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.
— Не будь мы босиком, никто бы ничего не заметил, — сказала Ция. — Пойдем, Уча, — взяла она парня под руку, и они направились к бараку.
Барак стоял в эвкалиптовой аллее, в двух шагах от опытной станции. В огороженном проволочной сеткой небольшом дворике цвели розы. Они призрачно мерцали в лунном свете. Воздух весь был пропитан нежным розовым ароматом.
Перед бараком стоял мотоцикл Лонгиноза Ломджария.
— Лонгинозов конек, — сказал Уча.
Но Ция любовалась цветами и не обращала внимания на мотоцикл.
— Ты чувствуешь, какой здесь нежный запах, Уча?
— Да, здесь жить неплохо. Вдыхай себе на здоровье этот райский аромат и живи припеваючи. А мы там гнилым болотным духом дышим. — Уча был очень доволен, что Ция будет жить именно здесь, среди такой красоты.
— Мне очень жаль, Уча, что я буду жить в райском саду, а ты должен задыхаться среди ядовитых болот.
— Я уже привык... А знаешь, сделаем так: в одно воскресенье ты будешь ко мне приезжать, а в другое — я к тебе. Ну что, здорово я придумал?
— Здорово, Уча.
— Вот и отлично, Ция.
— Время пролетит так быстро, мы даже оглянуться не успеем.
— Я тогда тоже так говорила, а потом каждый день мне годом казался.
— Да и мне тоже, — сказал Уча и тут же перевел разговор на другое. — Знаешь, Ция, мне новый экскаватор дают.
— Это такая машина, да? — остановилась у ступенек Ция.
— Машина. Ее ковш сразу вынимает двести лопат грунта из канала и сбрасывает на дамбу.
— Не машина, а чудовище какое-то этот твой экскаватор! — воскликнула Ция.
— До сих пор у нас иностранные экскаваторы работали. А теперь и наши заводы стали их выпускать. Вот как раз теперь такой экскаватор на «Колхидстрое» и дают мне.
— Чем же ты заслужил это?
— Понятия не имею.
— А кто же знает?
— Начальство, наверное.
— А что начальники твои говорят? За что тебе честь такая?
— Не знаю, чем я ее заслужил за такой короткий срок! Я ведь на старом английском экскаваторе работаю, на «Пристмане». Мне за другое новый экскаватор дают.
— За что же все-таки?
— За то, что родители за меня дочь свою не отдали, вот за что.
— Это почему же?
— А потому, что больше всех я тороплюсь эти самые болота осушить.
— Это все правильно, Уча, но неужели ты так и сказал начальству, что невесту за тебя не отдают?
— А что я еще мог сказать?
— Неужели так и сказал?
— Так и сказал.
— И ты вправду торопился осушать? Ни за что не поверю, — лукаво улыбнулась Ция.
Луна светила ей прямо в лицо, и Уча отчетливо видел ее глаза, такие родные, такие чистые, открытые глаза, непохожие на другие и... любимые.
— Я не только тогда торопился, я и сейчас еще тороплюсь. И даже больше, чем раньше, — поправил ее Уча.
— Это правда, Уча? — Ция быстро склонилась к Уче и поцеловала его.
Уча не отпустил ее. Так же как и на берегу моря, он крепко обхватил руками ее плечи и крепко прижал к себе. Ция сама подставила губы.
Спустя некоторое время, когда они оторвались друг от друга, Ция со страхом сказала:
— Что ты наделал, Уча. Лонгиноз Ломджария, наверное, заметит.
— Ну и пусть замечает, — сказал Уча. — Ты лучше волосы поправь.
— Да волосы не беда. Что мне с губами делать? Они у меня очень красные,
