серии, а на что же ты, милый, надеялся? На милосердие господне? Или на то, что кривая судьбы обойдет стороной? В конце концов кроме Лесина есть еще Анна Семеновна, страдания которой не поддаются описанию. Нет такого человека, кто смог бы успокоить ее, утешить. Вернув себе сына с того света, она обрела вечную муку. Надо разобраться с женой Карпова…»
Гюзель Аркадьевна одернула себя: «Да прекрати ты! С женой Карпова, Лесиным и его сыном, даже с Анной Семеновной найдутся другие товарищи для разбирательств. Тебе нужно найти силы, чтобы обрести себя и навести порядок в собственном сердце и чувствах».
«Есть на этом свете один красивый парень. У него есть имя, тоже очень красивое — Андрей. В первую очередь нужно разобраться с ним. Выяснить, кто он таков, откуда и почему его выбор пал именно на тебя, дорогой мой полковник. Если появились сомнения в его чувствах, а они появились, тогда нужно отомстить за поруганную честь, за доверие, за любовь. Если не сомневаешься, тогда нужно броситься к нему на шею, выдохнуть воздух из легких и прокричать на весь белый свет: я люблю тебя, как никого и никогда не любила! И пусть слышат все и завидуют, потому что нет у них такой любви и никогда не будет».
Юмашева остановилась и прижала руки к покрасневшим щекам: «Да что со мной такое творится? Может, температура, или какой-нибудь птичий грипп прицепился? Почему я все время думаю о пустяках?».
Через полчаса она медленно взбиралась по ступенькам крыльца, из окна за ее передвижениями внимательно наблюдал дежурный. Юмашева охнула и снова прижала руки к лицу: «Неужели, и дежурный знает о моем позоре? Ничего. За одного битого двух небитых дают. Так что цена у меня теперь высокая. Главное, выстоять, не упасть лицом в грязь, а за любовь надо платить. Но кто знал, что цена будет слишком высокой».
Она с трудом преодолела ступени и взошла на крыльцо. На крыльце увидела Анну Семеновну, одиноко стоявшую у перил.
— Анна Семеновна! — Юмашева сделала шаг навстречу, но Карпова замахала руками, словно боялась чумы, грозившей изойти от хрупкой Гюзель.
— Нет-нет, Гюзель Аркадьевна, не подходите! Мой Женя ни в чем не виноват. Я приходила к вам за правдой, а вы!
Грозная старуха гордо отвернулась от смущенной Юмашевой, стоявшей в стороне с простертыми руками.
«А-а, черт ее подери, пусть переживает в одиночку. В конце концов мы сами создаем себе горе, и переживать мы его должны одни, глубоко спрятавшись от людских глаз. На Анну Семеновну навлек позор ее единственный сын. Я навлекла на себя позор своим одиночеством. И кто знает, что бы мы делали, если бы не привлекали к себе наши беды». Юмашева вяло махнула рукой, дескать, стой, бабка, где стоишь, и вошла в отдел. Она прошла мимо дежурной части и направилась к «аквариуму». Лесин зло отвернулся от нее, лишь на миг встретившись с ней взглядом. В его глазах не было раскаяния, наоборот, он чувствовал себя правым, хотя и выглядел раздавленным.
«Проблема эпохи, он считал себя правым, вырывая у судьбы иную участь, более высокую, чем она, то есть судьба ему готовила. Он возжелал взойти на престол власти. Возомнил себя Хозяином Жизни, уничтожая ни в чем не повинных мелких людишек. Конечно, эти мелкие людишки были кое в чем повинны, и он ставил им эти грехи в вину, желая власти в одном, отдельно взятом районе. Казалось бы, все просто, взял автомат, нанял киллера, и пошел мочить направо и налево, вычищая себе место под солнцем. Но судьбу не обманешь, не пересидишь, не дождешься удобного случая, скорее всего, судьба тебя достанет из любого укромного местечка. Лесин думал, как думают сейчас многие, желая достичь цели. Он обычный продукт эпохи».
Юмашева, сгорбившись, отошла от «аквариума». Расспрашивать Лесина о его преступной деятельности расхотелось. Тем более, она это уже точно знала, Лесиным занимаются сотрудники трех ведомств. Каждое отстаивало себе одно из крупнейших раскрытий века. В цепочке жаждущих наград и почестей Юмашевой не было места. Она тихонько вышла на крыльцо, ощущая себя огромным верзилой. Ей казалось, что она занимает собой почти все пространство. Анна Семеновна исчезла. «Наверное, пошла собирать передачу сыну», — подумала Юмашева и подошла к машине.
Только сейчас она заметила Андрея. С виноватым видом, ссутулившийся, замерзший, он молча наблюдал за ней, как будто стоял на весеннем солнце уже несколько часов, дожидаясь ее появления, но боялся приблизиться.
— «Итак, слушай, Иов, мои речи и внимай словам моим. Если можешь, отвечай мне и стань передо мною на колени…» — шутливо запричитала она, судорожно вспоминая библейские слова, пытаясь перевести трагедию в фарс.
— «Чист я, без порока, невинен я, и нет во мне неправды», — с серьезным видом ответил Андрей, и Гюзель услышала в его голосе много боли и горечи. Она вдруг остановилась, ей уже не хотелось шутить и прикалываться.
«Он наизусть Библию помнит, интеллигент проклятый», — со злостью подумала она, по сложившейся привычке прижимая руку к сердцу.
— Я не верю тебе, — она оттолкнула его от дверцы, но он стоял насмерть, прижавшись к стальному боку, словно хотел навсегда слиться с машиной, лишь бы не позволить Гюзель исчезнуть с сияющего весеннего небосклона.
— А ты напрягись, хотя бы раз в жизни. И поверь.
Она отошла от машины, ковыряя носком ботинка мерзлую землю. Кое-где земля оттаяла и проступала сквозь тонкий ледок жухлыми прошлогодними травинками.
— Ты не хочешь утруждать себя. Ведь поверить человеку гораздо труднее, чем разувериться в него. Отказаться от человека очень легко.
— А ты меня не стыди, — она пнула носком комок стылой земли, он отлетел, и Гюзель проводила его взглядом. — Мне не стыдно, знаешь ли.
— А мне стыдно за тебя. Ты сразу отвергла меня, даже не зная, в чем дело. Ты отказалась от меня, как от прокаженного. — Андрей почти кричал, он загородил дверцу машины, и Юмашевой вдруг захотелось всплакнуть, горько и жалобно, совсем, как в детстве, чтобы все услышали и спросили: «Почему ребенок плачет, его кто-то обидел?».
— Пусти меня. И перестань стыдить. Мне не стыдно за себя. Ты — не прокаженный. А я — не Иисус Христос. Я, знаешь ли, обыкновенная женщина, беззащитная перед оговором, — она почти отшвырнула его от дверцы машины.
— Кто бы видел эту беззащитную женщину, — ухмыльнулся Андрей, — тот сразу бы признал правоту матриархата. Ты куда едешь?
— Хочу оружие сдать. Мне оно больше ни к чему, — пробурчала Гюзель сквозь стиснутые зубы.
— Тебе оно больше ни к чему, — легко согласился Андрей. — Оружие надо сдать. А
