Мир и звезды да сопутствуют вам, гражданка, — сказала она.
— Радость вашему дому и очаг-роду, — испуганно ответила Лунджа. — И все же, боюсь, вы ошибаетесь. Я никогда раньше здесь не была.
— И, тем не менее, вы граждане, — сказал Таулинин. — Всем, кто переступает порог Уларамита, предоставляется гражданство, и никто не может отказать им в этом. Но что касается меня, Тисани, тебе лучше всего послать за кандалами и отвести меня в Бронированную Палату. Я буду защищаться самостоятельно, если Пятеро это позволят. Решение привести сюда этих путешественников было моим.
— Ты, конечно, должен идти, — печально сказала женщина, — а остальные, возможно, пока останутся на свободе. И все же всех, кто шел с тобой, нужно судить одинаково.
— Что, прямиком в тюрьму за то, что привезли нас сюда? — спросил Нипс.
— Это кажется безжалостным законом — наказывать за такой акт милосердия, — сказал Герцил.
— Сейчас безжалостные времена, — сказал Таулинин, — но я хотел бы, чтобы вы знали: я делаю это с радостью и не боюсь несправедливости со стороны моего народа.
— И твой народ не подведет тебя, дитя Амбримара, — раздался голос из-под террасы.
Все селки повернулись и сделали любопытный жест: слегка склонили головы, подняли и раскрыли руки, как бы предлагая себя в услужение. Какая-то фигура медленно и с достоинством поднималась по лестнице. На нем была темно-зеленая мантия, на шее — цепь из толстых серебряных колец, а на голове — венок из сплетенных виноградных лоз. Он был первым селком, из виденных Энсил, кто выглядел по-настоящему старым: не просто древним, как все они, но обветренным до гладкости, его плоть напоминала выброшенное на берег дерево. Энсил почувствовала благоговейный трепет: сколько лет должны были прожить селки, прежде чем они их тело понесет такой урон?
— Ты не будешь носить железо, — сказал он, — и, если ко мне прислушаются на совете, твое пребывание в Бронированной Палате будет недолгим. — Его старые глаза скользнули по вновь прибывшим. — Два длому, один икшель — и, удивительно, восемь человеческих существ. Все почти в точности так, как нам рассказали.
— Рассказали? — спросил Пазел. — Кто, сэр, если позволите?
Старейшина повернулся обратно к лестнице, жестом указывая на нее. Шилу зарычал. Огромное белоснежное животное бесшумно поднималось по лестнице. Это был волк, и когда он остановился рядом с селком, его плечо оказалось на уровне его талии. Челюсти существа отвисли, обнажив белые зубы. Немигающие зеленые глаза изучали вновь прибывших.
— Я, Пазел, если ты хочешь знать.
Этот голос! Волк слегка повернулся — и Энсил вскрикнула и спрыгнула с плеча Герцила, не заботясь о том, как сильно она ударится при приземлении. И Майетт, со своего места на спине волка, сделала то же самое, они встретились и обнялись в центре площадки, переполненные чувствами, которые икшель редко позволяют себе. Майетт была в безопасности, цела, исцелена, и Энсил целовала ее руки и лоб, не задавая вопросов и не нуждаясь в ответах. Уларамит, Уларамит, за это я уже тебя люблю.
Вид Майетт ошеломил и Пазела. Он бросился приветствовать ее вместе с Ташей, Нипсом и Болуту. Он никогда до конца не доверял Майетт: в конце концов, она сыграла свою роль в предательстве, приведшем к смерти Диадрелу. Но она была одной из них. Она пыталась загладить свою вину, присоединившись к этой экспедиции. И после стольких смертей она вернулась к ним живой.
Под их радостные крики Майетт рассказала, что ее схватил разбуженный ястреб, и она находится здесь уже два дня. Как и сами селки, ястреб был ужасно подозрителен и оставил ее с парой селков, которые случайно оказались на востоке от Адского Леса, в то время как он полетел вперед, чтобы поделиться своей историей с Таулинином.
— Те двое, с которыми он меня оставил, были потрясены, когда птица вернулась и сказала, что Таулинин нашел вас и решил привести сюда, и что я должна идти с ними. Но они повиновались и связали меня черной тканью, как вязанку хвороста. Удивительно, что они меня не задушили.
Пазел увидел, что ее привычка ворчать не изменилась. И все же, хотя слова были теми же самыми, которые могла бы произнести старая Майетт, на этот раз в ее голосе не было злобы.
— Даже когда я пришла сюда, у селков были сомнения, — добавила она. — Они думали, что я — один из шпионов Макадры.
— И мы боялись того же самого в отношении твоих спутников, — сказала Нолсиндар.
— Это вполне обоснованный страх, — сказал Таулинин. — Макадра слышала об Уларамите и ненавидит его, ибо знает, что сила здесь не ее рода — не сила страха и угрозы, а сила исцеления и воспитания. Она также знает, что те, кто сражается за Долину, делают это свободно и с полными сердцами, в то время как ее армии служат с разбитыми сердцами, в ужасе и смятении, тоскуя по прежней Империи. Она мечтает, что однажды окровавленный флаг Бали Адро взовьется над Уларамитом.
— Пока мы живы, этого никогда не случится, — сказал волк. Пазел подпрыгнул и снова посмотрел в эти зеленые глаза. Проснувшиеся глаза: как только ты увидишь скрытый в них интеллект, ты удивишься, что раньше вообще мог не видеть.
— Несомненно, Валгриф, — сказал старый селк, — но кто знает, как долго мы проживем? Ибо грядет битва; горы окружены. С тех пор как ты покинул нас, Таулинин, петля затянулась туже, и каждый день новые слуги маршируют на восток от устья реки. И все же мне жаль, Майетт из дома Иксфир, что мы были вынуждены принять такие меры предосторожности.
— Ни один икшель не осудил бы вас за это, — сказала Майетт. Повернувшись к своим спутникам, она сказала: — Это Арим, второй по старшинству из лордов Уларамита. Лорд Арим, эти люди — мой... клан.
Пазел посмотрел на нее, пораженный. Майетт с трудом выговорила это слово, и он понимал всю важность ее выбора. Для икшеля «семья» значила бы гораздо меньше.
Лорд Арим пристально посмотрел на них. Его изможденное лицо и тонкие перья ресниц делали его похожим на старую хищную птицу.
— Вы все с «Чатранда», — сказал он, — и уже одно это говорит о том, что вы — вестники великих перемен. «Чатранд», Великий Корабль Эритусмы. Когда я видел его в последний раз, волшебница стояла
