приседаю на корточки, наблюдая за бегущей ко мне Маринкой. – Привет, Кудряха!
– Тимур! – обнимает меня за шею сестра и сразу же требовательно заглядывает в глаза. – Мама по секрету разболтала, что ты скоро женишься. Это правда? А как же я?! Заведёшь своих детей и всё – Кудряха больше не нужна?
– Марин, – стараясь не показывать удивления от близости нависающего над нами отца, терпеливо заправляю вьющуюся прядку ей за ухо. – Во-первых, не скоро, сначала нам нужно доучиться, а во-вторых, разве вы ещё не проходили строение человеческого сердца?
– При чём тут школа? – недоумевающе хмурятся светлые брови.
– Притом, что при желании в учебниках можно найти ответ на любой вопрос.
– Ты говоришь в точности как папа, – досадливо закатываются кверху серые глазища.
Прокашливаюсь, стараясь скрыть неловкость от родительского взгляда, настолько пристального, что макушку печёт даже под шапкой.
– Так вот, в наших сердцах есть целых четыре камеры, представляешь, какое раздолье? Одна для любимого человека, вторая для собственных детей, третья для миленьких, но жутко ревнивых братьев и сестричек. У каждого есть своё законное место, это разные, но в то же время одинаково сильные виды любви, они никак не могут пересечься, – стараясь, чтобы в улыбку не просочилась горечь, прикладываю её ладошку к своей груди. – Так что не переживай, Кудряха, твоё законное место – вот здесь вот – никто никогда не потеснит. Нельзя просто взять и вырвать человека из своего сердца, ведь тогда какая-то часть твоего прошлого уйдёт вместе с ним.
– А для кого четвёртая, сынок? – глухим шёпотом раздаётся над головой голос отца. Этот простейший вопрос на пару секунд вводит меня в ступор.
Сжимаю пальцами Маринкин мягкий шарф, чтобы не выдать тряхнувший мышцы озноб. За семь лет я отвык от отцовского участия. Верил, что нуждаюсь в нём, рвал себе душу мечтами об его раскаянье за изувеченное детство, пытался найти тому сначала десятки причин, а после хотя бы мало-мальски вменяемое оправдание, но сейчас – штиль. Тот, бывший Роман Беданов, вернее образ мужчины, подарившего мне жизнь и почти двенадцать лет безоблачного детства, бережно хранится в отведённой себе камере в виде постепенно выцветающего снимка. Лежит среди страниц, прочитанных мне на ночь сказок, обрывков доверительных разговоров и зарисовок совместного досуга. Его оттуда ничем не выжечь.
Надо мной сейчас стоит чужой человек, не враг и не друг – обычный знакомый. Желаю ли я ему зла? Определённо нет. Плохое нужно отпускать, сливать в унитаз, где ему самое место, а предателя – отпускать на все четыре стороны, не привязывая к себе ни жалостью, ни местью, тогда на его место сможет прийти кто-то действительно достойный.
– Четвёртая – для родителей, – отвечаю как есть, без всяких мстительных поправок или драмы.
И наконец, выдыхаю свободно. Пусть тянет воз своих ошибок, как хочет, я ведь с последствиями как-то справляюсь, значит он тоже сможет.
– Сынок, ну что ты как неродной? Давай я ребят подтяну – погрузят, выгрузят в два счёта. Зачем вам вообще по чужим квартирам мотаться? В центре вариант есть, для молодой семьи оптимальный. Что ж я тебе свой угол не куплю? Тем более, пока вы с девчонкой этой не расписаны, и твоё добро при любом раскладе останется только твоим.
– Спасибо, – улыбаюсь, глядя на сестру. – Маринке помоги, ей нужнее, а я уже привык один справляться. Захочешь сделать доброе дело – после учёбы поможешь нам с трудоустройством, а на гнёздышки и прочее мы с Лерой сами заработаем. Вместе.
– Весь в меня. Я всю жизнь только на себя надеялся. Видно папкины гены.
Эту ремарку решаю оставить без ответа. Не знаю, с чего он так резко переменил гнев на милость и, наверное, никогда не узнаю, да это уже не имеет особого значения. Я ни о чём не жалею, потому что получил бесценный опыт. Пережитое научило меня полагаться только на себя. Прежних отношений не вернуть, но боль тоже ушла. Я его прощаю и это никакая не слабость, а панацея. Среди нашего с Лерой многочисленного багажа не место обидам прошлого. Своё будущее мы нарисуем на чистом листе.
Конец
