он снова в двадцатый век, в тот день, из которого перенесся в Древний Рим, города детства не найдет. Город детства изменился до неузнаваемости. К нему можно приблизиться лишь в воображении.
Вполголоса он произнес:
— Буря мглою небо кроет…
Представил, как исполнял стихотворения и поэмы Пушкина Сергей Юрский. Или как читала «Евгения Онегина» несравненная Анна Кузнецова! Единственный раз слышал ее, но, кажется, впервые прочувствовал поэму.
Максим сжал кулаки. Он не может забыть свой язык! Потерять язык — потерять память. Потерять память — потерять самого себя.
— Мчатся тучи, вьются тучи…
Сервия слушала, склонив голову. Даже Гефест одобрил:
— Звучит музыкально. Что это означает?
— Означает, что теперь я буду твоим учителем, — выпалил Максим. — Начнем с алфавита. А, Бэ, Вэ, Гэ, Дэ…
— Это же исковерканная латынь! — завопил Гефест.
— Ша, Ща… — почти пропел Максим.
Гефест плюнул от отвращения.
— А меня не хочешь научить? — спросила Сервия.
Максим порывисто сжал ее руку. Теперь наверняка знал: родной язык не забудет. И дети его заговорят по-русски.
Но прежде всего он взялся за обучение скептика Гефеста. В канцелярии, в термах и даже в трактирах зазвучала русская речь.
— Мама мыла раму, — фразу из школьного букваря Максим помнил так же твердо, как и две последующих: — Мы не рабы. Рабы не мы.
Этими перлами мудрости он и потчевал Гефеста. Вольноотпущенник явно мечтал о другом угощении. Проникновенно вздыхал, глядя на блюдо с жареной свининой. Над блюдом поднимался пар, золотистый сок вытекал на разваренный горох.
Тит Вибий беззастенчивости придвинул блюдо к себе, выбрал аппетитный кусок, выронил, зашипел, подул на обожженные пальцы. Гефест злорадно усмехнулся. Вибий изловчился, бросил свинину на кусок белой лепешки и впился зубами. Издал невнятный возглас восторга. Даже зажмурился от удовольствия. Гефест смотрел ему в рот.
— Хорошо, давай вспомним вчерашний урок, — предложил Максим.
Гефест проглотил слюну. Вибий расправился со вторым куском. Придвинул кувшин вина. В горлышке соблазнительно забулькало.
Громко хлопнула дверь. По ногам потянуло сквозняком, языки пламени в очаге съежились и заметались. В таверну ввалилось человек десять-двенадцать. Одни устремились прямо к очагу, протягивая к огню озябшие руки. Другие поспешно рассаживались вдоль стола и зычными голосами окликали хозяйку.
— Невозможно сосредоточиться, — пожаловался Гефест.
— Вчера ты уверял, что не можешь заниматься в гнетущей тишине, — напомнил Максим.
Гефест потянул носом. Скорбно добавил:
— Свинина остывает.
— Вот и поспеши, — не сжалился Максим.
Учитель был недоволен учеником. Фраза про трудолюбивую маму никак не давалась Гефесту. Максим вынужден был напомнить вольноотпущеннику древнюю мудрость (кажется, египетскую): «Уши ученика на его спине. Когда его секут — лучше слышит».
Гефест осмелился возразить, что сам он такой мудрости к Максиму не применял. Пожаловался:
— Во рту пересохло.
Потянулся к кувшину. Актер поспешно отодвинул заманчивый сосуд.
— Сначала повтори, что запомнил.
Гефест пошевелил губами, глядя в потолок.
— Педагог, — шепотом подсказал Тит Вибий.
Максим сочувственно кивнул:
— Да, это слово он, конечно, не вспомнит без подсказки.
Гефест несколько оживился:
— Грамматик, кафедра…
— Замечательно, — похвалил Максим. — Ты хорошо запомнил слова, перешедшие в русский язык из латыни. А что еще усвоил?
Гефест грустно созерцал остывшую свинину. Молчал.
Максим попробовал подольститься:
— Неужели человек, обучивший латыни сотни маленьких и больших строптивцев, не сумеет овладеть чужим языком?
Гефест поднатужился. Даже вспотел. Тит Вибий участливо смотрел на побагровевшую физиономию приятеля. Гефест закрыл глаза. Поглубже вздохнул. И гордо выпалил:
— Мы не рыбы. Рыбы не мы.
…Сервия оказалась ученицей более прилежной. Правда, в письме, после приветствия, она сразу переходила на латынь — щегольнула знанием русского лишь в первой фразе, но Максим был благодарен ей и за это.
Жена подробно писала о том, как скучает:
«Желая развеяться, посмотрела в театре Помпея две трагедии».
Максим только руками развел: «Н-да! Повеселилась!»
Порадовав себя таким образом и «возвратившись домой с красным носом и заплаканными глазами», Сервия продолжала развлекаться. Отправилась на праздник Луперкалий. Там она «подобно другим бездетным женщинам, так усердно подставляла руки под удары бичей, что вернулась вся исхлестанная» и теперь носит повязки.
Максим молча хлопал глазами. В Риме многого насмотрелся, но праздник Луперкалий превосходил всякое воображение. Юноши, одетые в козьи шкуры, мчались вокруг Палатинского холма, хлеща встречных широкими ремнями. От плеток полагалось бы разбегаться. Так нет, молодые римлянки рвались получить удары. Верили: исцелятся от бесплодия. «И Сервия! Казалось, благоразумная женщина!»
С трепетом принялся читать дальше.
Сервия несомненно полагала, что успокоила и порадовала мужа. Больше о себе не писала. Переходила к другим новостям.
«Тит Вибий у нас в особняке не показывается. Говорит: занят, не может вырваться ни на день».
Фраза эта породила множество воспоминаний, Максим заулыбался.
…Тит Вибий явился на Палатин и сообщил, что последует за Максимом в Германию. Мол, он римлянин и хочет посмотреть империю.
Гефест опечалился. Хромому вольноотпущеннику нечего было и мечтать о дальней поездке.
— Очень приятно — остаться в одиночестве!
— В одиночестве? Возвращайся на Авентин, сразу сотня учеников сбежится, — предложил Тит Вибий.
— На русский привалят, — вторил Максим, — время пролетит незаметно.
В благодарность за дружеские советы Гефест громко хлопнул дверью.
Следующим днем в двери постучалась молодая, бедно одетая женщина, державшая на руках близнецов. Спросила Тита Вибия.
Максим оторвался от свитков, Гефест отложил собрание речей Цицерона. Из комнаты выглянула заинтересованная Сервия. Над ее плечом мигал любопытный глаз Лавии.
— Вибий! — закричали Максим с Гефестом в один голос. — Вибий!
Гефест умолк, желая передохнуть. Максим, обученный возвышать голос, не срывая, повторил зов. Затем, любезно улыбнувшись, предложил гостье сесть. Пояснил:
— Вибий только вернулся из терм. Почивает.
И снова закричал:
— Вибий!
Гефест и Сервия его поддержали. Истошно завопили разбуженные близнецы.
Послышалось шлепанье босых пяток по полу, и явился Тит Вибий — всклокоченный, в не подпоясанной тунике.
— К тебе, — пояснил Максим, указывая на притулившуюся в уголке женщину.
Гостья пыталась утихомирить близнецов. Тит Вибий хлопал глазами. Максим, Сервия и Гефест ждали развития событий.
Дети затихли. Женщина поднялась. Дрожащим голосом осведомилась: неужели Тит Вибий их покинет?
— Э-э-э… — промямлил Вибий.
Максим с Гефестом многозначительно переглянулись: «Ловок! Когда успел?» Судя по лицу Вибия, он был крайне озадачен.
Пока женщина заливаясь слезами, сообщала, что разлуку с ним не переживет и спрашивала, что ей, несчастной, теперь делать, Вибий скреб в затылке.
Гефест возмущенно толкнул приятеля локтем:
— Не молчи! Слышишь, как убивается?
— Я ни разу ее не видел, — растерянно зашептал Вибий.
— Понятно, было темно, — согласился Гефест.
Вибий вздохнул и собрался признать себя счастливым отцом.
Женщина, роняя слезы, сказала:
— Не уезжай. Другого такого человека нет в городе. Мы с мужем бедствуем.
