своего кулака, сочащегося тоненькими кровавыми струйками, на Золика. Ворон терял опору и жизнь, а на лице его вместо глаза зияла дыра. Меня накрывало толстым ватным одеялом, лишающим возможности слышать, и уже совершенно равнодушно я смотрела, как огромный меч рассекает плоть и сносит с худых старческих плеч косматую голову. Два тела рухнули наземь одновременно — Золика и Яги. Колени подогнулись, и я, ощущая почти благодарность собственному телу за избавление от мук, потеряла сознание.
Очень хотелось пить, очень. Лошадь подо мною и всадник за спиной, видимо, не слишком торопились, ехали медленно. С трудом разлепила ресницы.
Над бескрайней серой равниной низко нависало свинцовое небо с редкими белыми прожилками перистых облаков. Плотная тишина, которую можно было пощупать, пробивалась стуком копыт по каменистой почве. Дороги не было. Конь просто шел вперед, раздвигая широкой грудью высокую, почти ему до морды, безжизненную траву.
— Куда мы едем? — преодолевая невыносимую сухость во рту спросила я.
Ответа не последовало.
Но это не раздражало и не огорчало. Прохладное умиротворение капля за каплей проникало в вены. Кто там умер? Кого изрубили? Кому вырвали глаз? Не всё ли равно? Мне хорошо и покойно на груди у мужчины, который не хочет разговаривать. Попыталась разжать кулак, но пальцы слиплись. Раскрыла ладонь с трудом — человеческий глаз с черной радужкой смотрел куда-то в сторону. Надо же. Это Золика. Вороний глаз. Для ведьминой воды. Вода.
— Пить? — спросила, но снова не получила ответа. Тот, кто сидел сзади, дунул мне в темечко, пальцы сомкнулись над подарением Яги, глаза сами собой закрылись, и я сладко, с облегчением заснула.
Проснулась от холода. Графитового цвета стены без малейшего декора были строги и величественны. Большое — в полстены, зеркало, стиснуто массивной кованой рамой, свитой из чугунных веток, птиц, змей и большеротых рыб. Стол, пара размахнувшихся подлокотниками в стороны стульев. Вместительный, в готическом стиле шкаф. И лежу я на широкой кровати с высоким деревянным изголовьем. Чудеса!
Ничего не болело, не мучило, прошла жажда и нервный зуд, от которого хотелось расцарапать кожу. Но засохшие грязь и кровь остались. Боже мой, сколько смертей я видела? Было ли всё это правдой?
Встала и подошла к зеркалу, пора было взглянуть правде в лицо. Жуткая картина. Я уткнулась в ладони: такой грязной видеть себя никогда ее доводилось.
— Ступай, смой с себя горести.
Обернулась на голос и встретилась с пронзительным взглядом черных, чернее моих, глаз. Кощей. Холоден, статен, отстранен. В подземелье он был куда коммуникабельнее.
— Зачем сюда привез? Ты отпустишь меня домой? Выполнишь желание?
Не ответил! Только жестом показал направление, и я повиновалась. Баня — это кстати.
Натопленное огромное помещение мало напоминало Марьину баньку. Стены были выложены серо-голубой мозаикой, в центре мерцал чистейшей водой овальный бассейн, в котором плавали огромные листья кувшинок, увенчанные желтыми цветочными головками. Почему они не вянут? Жарко же.
Я разделась и, зачерпывая большим ковшом теплую воду из большой бочки, без каких-либо эмоций смотрела, как коричневые потоки стекали с моего тела и устремлялись к углублению с отверстием слива, прикрытого искусно выкованным цветком. Меня никто не торопил, никто не входил, и я плескалась столько, сколько понадобилось мозгу, чтобы считать тело полностью отмытым. Пахучий травяной настой был приготовлен для волос, и я, продираясь пальцами сквозь спутанные пряди, промывала и промывала их, пока не почувствовала шелковое послушание. Ворох грязной одежды остался лежать на полу. Надеть это снова не могла, но где взять чистую, не представляла. Не голой же появляться перед Кощеем! Чтобы как-то оттянуть время, спустилась в бассейн и, расталкивая кувшинки, поплыла вдоль бортиков из черного с серыми прожилками мрамора. Силы должны были покинуть меня после интенсивных водных процедур, но они прибывали, я не чувствовала усталости, наоборот, хотелось двигаться, делать что-то, куда то идти. И очень хотелось есть.
Голод был странным, постепенно оттесняющим все остальные чувства, животным. Если бы пришлось отбирать еду у другого, я бы отобрала, ничуть не устыдясь. Кувшинки сбились в центр бассейна, а я всё никак не могла выти из воды, пока не увидела входящего Кощея. Испанские гранды в пору своего величия могли бы позавидовать этой осанке и гордой посадке головы. Как славно он изрубил Ивана. Как правильно. Как призывно смотрят сейчас его глаза. Медленно поднимаясь по ступенькам, ведущим со дна, я подошла к повелителю и склонила голову:
— Я в твоей воле! — невыносимый восторг разлился по телу, едва большая ладонь легла на плечо. — Делай со мной, что хочешь!
Хотелось, чтобы он сжал крепко, до боли, смял в комок, втиснул в землю, и тогда я бы стала опорой его прекрасным ногам, и ни один враг не смог бы свалить господина, попрать его власть! Если бы в руках был нож, я вспорола бы себе живот, если бы он приказал, умерла бы за него. Обожание нужно было как-то выразить, доказать, и я рухнула на пол, и простерлась ниц перед тем, кого сердце, в невозможности разлюбить, поставило выше жизни.
Кощей не двигался и молчал. Повелителю мало поклонения? Конечно, нужно другое. Я поползла к вороху своей одежды, принялась шарить в грязных тряпках, пытаясь найти хоть что-то, что помогло бы отдать жизнь за господина. Я испытывала настоящее желание отдаться смерти и получить от этого самое большое удовольствие. Руки продолжали перебирать складки, щупать, но внезапно что-то иное начало пробиваться сквозь сладостный морок. Что-то сильное, подобное ростку дерева, пробивающего асфальт. Моя личность возвращалась, а с нею всё, что было пережито. Кощей стоял, не меняя позы, не смотрел. Что я творю! Он же подавляет меня, козёл костяной!
Прямо передо мной высился металлический поставец под большой глубокой чашей с травяным отваром. И еще перед этим негодяем голая на пол падала? Вот дура! Руки ухватили загнутые кнаружи края, и я размахнулась, целясь в голову.
Неуловимым движением мой враг вскинул руку, и чаша треснула в воздухе, осыпаясь мелкими осколками на пол.
— Да что ты о себе возомнил? Я тебе не кукла! Придурок!
Кощей подходил, скользил взглядом по обнажённому телу.
— Не мне над тобою властвовать! Ты владычица и надо мною, и над моим уделом!
По коже прошелестели невидимые прикосновения. Тончайшая рубашка, богато расшитый перламутром и речным жемчугом сарафан, сафьяновые красные сапожки — всё появлялось из ниоткуда, всё было в пору и отторжения не вызывало.
— Домой отпустишь? — я не собиралась продаваться за шмотки, надо
