– А если я выйду из состояния вола, и внезапно разоблачу ее…
– Ты отрезанный ломоть, перед сознанием души-вампира ты не сможешь разоблачить ее. Для него существует лишь Мудрая Жена. Он умрет точно так же, как этот мученик, если Божество его покинет. Тогда как она, не имея над собой Благодетеля, спокойно переживет утрату – и имя его будет забыто. Но можешь разоблачить перед землей – и тогда им обоим придется несладко. Они не связаны между собой костью. Даже сейчас ему приходится думать головой, чтобы услужить инженеру душ, и бывает, получается не то, что она желает. Но что она без него? Душа ее может дать только то, чему научилась при жизни. Душа здесь, а царство-государство там. Она пойдет по головам, которым есть что подсказать, а ближний твой перестанет быть доходным и станет негодным рабом, лживым рабом. Не зря Благодетели обучали воспитанниц всему, что может сыночку пригодиться, а потом высмеивали, чтобы никто на нее не позарился.
– Это как надо было так обработать человека, чтобы у него ума совсем не осталось? – расстроилась Манька. – А что, если мы у него сердечко заберем и образумим королеву?
– Хм, попробуй! – согласился Дьявол.
Манька протянула руку. Но сердце оказалось виртуальным, как Дьявол в Поднебесной. Мученик отодвинулся на некоторое расстояние, но глаза его теперь были устремлены на нее ненавидящим взглядом, он вдруг он исторг поток брани.
От обидных слов в ее адрес у нее уши загорелись и никакой жалости не осталось. Получалось, что человеческие останки чувствовали себя сносно, умудряясь соображать. Но ей все же удалось разбудить сознание. Или черви соображали – тогда они и вправду были живые. Она ошеломленно взирала на имидж свей мучительницы, испытывая жуткое желание его подпортить. Когда ее руки вошли в поле сердца радиоведущей, кое-что она все же почувствовала. «Я твой Свет, я твоя Боль, я твое Сокровенное Желание. Мудростью моей свят…» – так, наверное, можно было расшифровать состояние, в котором пребывал орган.
– Тьфу ты, и как только у нее получается выставляться пречистой непорочного девой из любого места?! – возмутилась она.
– Так вампир же! – отозвался Дьявол. – Обидела ты ее… – осудил он неблаговидный поступок. – Сама не своя теперь будет. Хуже демона и я придумать не смогу. Не успокоится, пока не изведет…
– Я ж терплю и утираюсь… Переживет! – презрительно бросила она, взирая на Благодетеля Благодетельницы с неприязнью.
А мученик разошелся не на шутку.
– Тварь, на кого бочку катишь?! Сдохни, падаль! – пригрозил он, ударив перед собой кулаком. – Сучка! Ходят тут, твари подзаборные… Я тебе башку проломлю, если еще раз слово в ее адрес услышу!
– Мы и так не живем! – успокоила она беднягу, который знать не знал, что причислен к мученикам адовых бесчинств.
– Получила?! – засмеялся Дьявол. – Это тебя можно завербовать против вампира, а он любого истерзает, кто на нее исподволь решит напасть. Защита со стороны пяты.
– Ты хочешь сказать, что Ахиллеса убили не буквально в пятку? – изумилась Манька.
– С честной совестью, положа руку на сердце: ступил бы он на землю, если бы натуральные пятки у него были такими нежными? Он полземли ими истоптал.
Манька надолго задумалась. Как выманишь слова, если этот субчик ничего объяснять не мог. У него был лишь интуитивный посыл, которому он подчинялся, а он отвечал ему делом. И держал в руках сокровище, имея которое, мог бы на раз расправиться с сущим потомком Змея. Но его сознанием правил червяк.
В объяснениях, которые Маньке удалось расшифровать, испробовав его боль, проскальзывало и такое, что он умер. Сказано это было спокойно и равнодушно, как признание неоспоримого факта. Без единой нотки жалости к себе. Он вообще не осознавал собственную смерть. Для него она была поступком, который должен был порадовать и разжалобить любимую, возвысив в ее глазах.
Манька даже посочувствовать ему не могла. Святая обязанность убить любого, кто убил тебя – она бы не простила. Но не объяснять же это мученику, от которого отказался вампир. Засмеют в Аду. Мертвец был мертвее мертвеца, в коих костях поселились черви, заполоняя собой пространство, с соответствующим законным правом наживать потомство. Наверно, только сейчас она осознала, как бесполезно и вредно для себя пытаться раскрыть упорствующему человеку глаза на правду, которую тот отказывается принимать.
– Бессовестно же она обошлась с тобой, – с горькой иронией произнесла она, вложив в слова все понимание поступка, коим был приговорен человек к Небытию. – Не везде же так, кто-то другим умом жив, – и заметив, как оскалился его рот, наполненный горячей слюной, поторопилась успокоить его: – Не буду я ее поносить, твоя она, твоя! Но знай, вернусь, найду и завяжу в тугой узел… И полетите, как два голубя, туда, где вам уже не будет разлуки…
– О-о-о! – тяжелый вопль вырвался из груди, до дыр прожженных легких. – Господи, где мое солнце?! Где мое небо?! Бездыханный, в блаженстве припаду к ее ногам, отплевывая любую безрадостную для моей Царицы убогую падаль. Лисы и оборотни тянут к ней сальные потные руки, но единственная моя, Царица – светлая и прекрасная свирель, не такова, отниму ее, отражу любой удар. Сердце, наполненное любовью, будет биться, пока часть меня проклинает врагов ее. Как первоцвет среди земельной грязи, украшу я жизнь ее! Все муки мира ничто, пока жива она, и буду жить, пока жива она! Как горит мое тело, изнывая от страсти, и вопль любви и радости рвется наружу! Чистая, непорочная, не оскверненная насилием любовь связала нас навеки…
– Мне это снится, или я его задела за живое? – обалдела Манька. – Прокукарекал петушок? Нетрадиционные объяснения! – констатировала она, внезапно замечая, что головня дернулась несколько раз, застонав в истоме. Глаза у головни стали почти осмысленными, он зашевелился, изображая непристойности.
– Демона благодати ты за живое задела, – усмехнулся Дьявол, в его голосе она уловила знакомые нотки, когда он недостаточно откровенно хвалил ее. – Крещение огнем подразумевает благодатный огонь, который придает взгляду священное братание с любым человеком. Поток обращений, которые поднимают в человеке его собственное либидо. Вот с таким чувством благодати люди подходят к Царице полей, лесов и рек. Я не садист, чтобы перестраивать людей, в конец измученных и измотанных, перед самым их концом.
А орел вампирской страсти между тем продолжал изливать душу:
– О, как люблю я, как люблю, душа моя, жизнь моя! – заломил он руки. – Свет мой, Бог мой, не оставляй верного пса твоего… Где я, рыцарь ее снов, в мечтах глубоких, закралось грусть, и томление тела страстным охвачено желанием, нечаянно коснувшись горячих губ. Молюсь за душу мою, за лучезарную пречистую деву, что передо мною… О-о-о-о, не выразить словами благостный огонь моего сердца! Умраю от счатья, когда мимолетный взгляд ее обратился в мою сторону! Какое счастье, что она есть! Мы там, где царство божье – любовь!
И как-то по-другому прозвучал тот же голос, только по-женски…
– Любимый, возвеличь меня, войди в меня, найди меня… Груди мои, как спелые яблоки, глаза – чистые бриллианты, изнемогает мое сочное чрево, чтобы ты, Боже, открыл его…
