сделать вашему городу к его 300-летию Зураб Церетели.
— Вы говорите об этом с иронией? Ведь Церетели — фигура одиозная…
— Знаете, если б он не занимался ярко выраженным китчем, на него вообще можно было бы молиться. Представляете, такие возможности — и талант Донателло. О чем может мечтать страна?
— Помнится, вы раньше говорили, что петербуржцы просто не приучены к современной скульптуре.
— То, что народ, увы, абсолютно не имеет понятия о современной скульптуре, не его вина. Петербург — имперская столица, крупнейший город, который любит весь мир. Но здесь нет ни одной скульптуры Генри Мура, ни одной скульптуры наших великих соотечественников, таких как Лившиц, Цадкин, Габо, Анна Орлова… Здесь нет Джакометти, других классиков современной скульптуры.
— При том в Москве, как я знаю, вы готовитесь установить новый монумент. Может, все дело в том, что с петербурским губернатором у вас не сложились такие же хорошие отношения, как с Лужковым или, раньше, с Собчаком?
— Я как-то об этом не задумывался. Мы встречались несколько раз с Яковлевым, но особого интереса у него мои планы не вызвали… А летом я виделся с президентом, рассказал ему о своем желании открыть в Петербурге филиал своего Института философии и психологии творчества, и Владимир Владимирович тут же предложил мне небольшое помещение на Садовой, недалеко от Театра Деммени, где работала моя мама. Его только надо отремонтировать. На первом этаже будет выставочный зал, на втором будут проводиться камерные концерты, там же будет моя небольшая мастерская, где я смогу останавливаться, когда приезжаю в Петербург. Институт мне нужен, потому что я очень хочу помочь в воспитании новых скульпторов, художников, искусствоведов.
— Может, ваш конфликтный характер зачастую мешает вам правильно строить отношения с чиновниками?
— Наверное, но другим я быть не могу. Характер мне достался в наследство от отца. Он мог совершенно спокойно сказать в лицо генералу или маршалу все, что о них думает… У нас ведь в семье даже поговорка была: «Дурак ты, товарищ маршал». Отца шесть раз изгоняли из партии и снимали с него погоны.
— А почему с российской арт-критикой у вас нет понимания?
— Российская критика сегодня — это, увы, большое болото, где все пускают пузыри, наполненные сероводородом. Меня никак не задевает то, что они пишут, — как можно верить этому махровому дилетантству, провинции… Я уже 30 лет живу вне России и прекрасно знаю, что такое настоящая серьезная критика и что такое современное искусство, о котором, увы, российские зрители имеют весьма смутное представление. Поэтому весь этот балаган и вся эта свистопляска, которая выдается за бомонд… она кроме смеха у меня ничего не вызывает.
— Все-таки вы пустились как-то выяснять отношения с «Коммерсантом».
— Я всего лишь послал им большой ящик с туалетной бумагой — разве это выяснение отношений? Просто были настолько грязные нападки на меня, при этом они задевали Собчака… Мне это было очень неприятно.
— Чье же мнение в России для вас ценно?
— Например, семь замечательных статей о моем творчестве, о моих монументах написал покойный академик Лихачев. Вот это мнение я, безусловно, ценю… Как ни странно, но я иногда дорожу мнением милиционера, который здоровается со мной на улице и говорит, что ему нравится, например, мой Петр. Я вообще не большой поклонник и советской, и постсоветской интеллигенции, которая сегодня так перемешалась, что уже не знаешь, кому ты руку жмешь. Может, бывшему стукачу, который писал доносы и сажал своих собратьев по искусству…
— Друзья у вас остались?
— Многие мои друзья детства, юности ушли в миры иные, осталось несколько человек. Замечательный фотограф Валерий Плотников, профессор Консерватории Сергей Сигидов, художник Анатолий Васильев, член группы «Санкт-Петербург», он будет принимать активное участие в работе института… Друзей всегда у меня было немного, да их много и не бывает. Вообще петербургская интеллигенция отличается от московской в лучшую сторону.
— Есть ли сегодня в художественной жизни Москвы и Петербурга такая же мафия галерейщиков, как на Западе?
— Вокруг современного российского искусства вертятся настолько маленькие деньги, что говорить о серьезной мафии, слава Богу, еще рано. На Западе, особенно в Америке, где вокруг искусства уже крутятся миллиарды, — там да, художественная мафия необычайно сильна. Побед у меня над ними немного, но любую свою победу я воспринимаю как громадную, потому что бороться в одиночку против такого страшного монстра, как американская художественная мафия, трудно.
— Вы не жалеете, что переехали из Франции в Штаты?
— Нет. Я солдат, мне всегда интереснее быть в бою. Это тоже, видимо, «наследство» от отца. Я всегда четко знал, почему я туда переехал и почему живу там уже двадцать лет. Америка сегодня — это центр искусства, центр эксперимента в театре, кино… Париж — просто пустыня. Я не могу, к сожалению, сегодня назвать ни одного серьезного французского имени в искусстве.
— А между тем американский стиль, в частности в кинематографе, традиционно воспринимается как самый тупой…
— Разговоры о том, что американцы тупые, невоспитанные, бескультурные, или раздражают меня, или, чаще всего, смешат. Достаточно увидеть, что такое Гарвардский университет, Стенфорд, другие небольшие университеты — и можно сразу переменить свое мнение.
— Какие американские фильмы последнего времени вы бы выделили?
— «Мертвый человек» Джармуша — замечательный фильм. Мне нравятся многие фильмы Спилберга, я с большим интересом посмотрел его «Лист Шиндлера». Американское кино — это ведь не только ковбои и триллеры. Конечно, я мало смотрю из-за колоссальной загруженности. А сейчас я настолько занят «Щелкунчиком», что мне вообще трудно говорить о чем-либо другом.
— Это первый ваш театральный опыт?
— Нет, в 67-м году вместе с режиссером Фиалковским мы создали новую концепцию оперы Шостаковича «Нос». Как ни странно — напротив, в Оперной студии Консерватории Римского-Корсакова. Мы решили похулиганить — и, естественно, спектакль был снят, маски арестованы, был большой скандал. Нас разогнали с шумом.
— А вы уже были знамениты как участник скандальной выставки эрмитажных такелажников…
— Да, и поэтому в мое криминальное досье была добавлена еще солидная стопка листов.
— Вы не листали свое досье?
— Никогда. Однажды в Нью-Йорк приехал Юлиан Семенов, с которым я дружил, он сказал, что видел мое досье и удивлен был его форматом — очень объемное! Он был постоянно связан с госбезопасностью, передал мне от них привет и сказал, что они извиняются, помяли, что выслали меня из страны несправедливо… А у меня большого интереса рыться в этом досье не было, поэтому я никогда его не запрашивал. Я ведь и так знаю, чем я занимался и как это воспринималось. Узнал бы только фамилии стукачей, а
