какое-то удивительное равнодушие. Лишь один вопрос вызывал любопытство:
«Что такое Ариш-Андил?»
Надо же, стерва снизошла.
— Его еще называют ядом справедливости. Большая редкость.
«Справедливости? Что это значит?»
— На коже выступают характерные знаки в зависимости от того, как он был принят. Если чужой рукой — черные. Это скажет об убийстве во имя отмщения. А если голубые, как вены, — это значит, принявший яд сделал это добровольно и своей рукой. Наши законы уважают и принимают эту волю. В этом случае не ищут убийцу. И не обвиняют, даже если он известен. Даже мой отец не исключение.
«Какая глупость. Ведь можно просто заставить. Своей рукой. Или подложить незаметно».
Этери пожала плечами:
— Это старый закон. Законы не обсуждают.
Я усмехнулась про себя: кажется, законы чтятся лишь тогда, когда это выгодно.
«Значит… ты думаешь, что этот яд, этот Ариш-Андил… предназначался тебе?»
— Разве это не очевидно?
«Нет. Я нашла это в шкафу, в спальной Нордер-Галя. Там, где прежде хранилась колба… — я замялась, — колба с тобой. Я взяла его без спроса, не понимая, что это… так получилось. Я не собиралась тебя убивать. И он не собирался».
Этери сжала кулаки, комкая одеяло:
— Ты никак не можешь понять, что не имеет смысла выгораживать предателя?
«Я всего лишь за правду. Ты выдумываешь то, чего нет».
Она знакомо фыркнула:
— Женщины всегда смотрели на него. Чего только стоит эта белобрысая подстилка. Чего уж ожидать от девки с битым геном! Помолчи лучше. Засунь в задницу свои оправдания. Мне давно все равно. Нордер-Галя больше не существует. Сначала ты. Потом он. И все встанет на свои места.
Глава 35
Я все понял, едва увидел приказ архона. То, что это было сделано не лично, уже предрекало многое.
Этери вернулась в Виссар. Подчинила ее. Я не успел.
Меня и Абир-Тана сопроводили под конвоем, едва мы ступили на землю Виссар-Ата. Что бы ни наплел в своих тайных отчетах Зорон-Ат, кажется, это не имело теперь никакого значения. Пределы Каш-Тара, неприступной тюрьмы, редко покидают на собственных ногах.
Я впал в немилость — это было очевидно. Но теперь меня это не трогало. Даже эти стены оставались всего лишь камнем, ограничивающим пространство. Я выполнил обещание, данное архону — вернул свою честь. Пусть теперь это и значило так мало…
Я погубил ее… Это единственное, что имело настоящее значение.
Я смотрел, как из щелевидного окна под самым потолком пробивается тонкий плоский луч мутного света. Как кружится в гипнотическом танце мелкая серая пыль. Я никогда не был по эту сторону… Почему прозрение наступает так поздно? Тогда, когда уже невозможно ничего изменить? Как безжалостное изощренное наказание. Когда, оглядываясь, видишь, что все сотворено твоими руками. Изломано, исковеркано, уничтожено. С таким упоением и безумием.
Этери не стоила всех этих усилий. Не стоила и десятой доли. Не стоила слепой любви своего отца. Я знал это. Всегда знал. Если я здесь — значит, договоренность разорвана. Я свободен. От всего… И это приносило небывалое облегчение. Сейчас я надеялся лишь на то, что Пруст сможет позаботиться об Асуране, хоть и ненавидит его всем сердцем. Совесть не позволит мальчишке избавиться от птицы. С моим падением его едва ли оставят на службе. Но он еще так молод, он не пропадет…
Я вздрогнул, когда с шумом открылась гулкая металлическая решетка. Поднялся с узкого лежака. Не сразу поверил своим глазам, когда увидел ее. Лишь спустя несколько тягучих мгновений осознал, что это была не Тарис. Лишь оболочка, будто Этери натянула чужую личину, как перчатку. Даже походка изменилась. Но от одного только взгляда щемило сердце. Несмотря на все мои действия, я до последнего не верил, что это было возможно, такая подмена. Не верил ланцетнику. Лишь исполнял приказ с той честностью, на которую был способен.
Этери подчинила ее — не было ни малейшего сомнения. Это чувствовалось буквально во всем. В посадке головы, в презрительных, чуть приподнятых уголках губ, в каждом едва уловимом жесте. Казалось, даже лицо изменилось. Такая непохожая, как могут быть не похожи день и ночь, она будто наделяла Тарис своими былыми чертами. И сомнения покинули бы даже того, кто до последнего не верил. Я с каким-то небывалым облегчением отметил, что она не обрезала великолепные светлые волосы, не перекрасила, чтобы больше походить на саму себя. Будто издевалась, позволив мне еще раз взглянуть на них. Вероятно, так и было.
Этери сделала несколько шагов, цокая каблуками по камню, остановилась на расстоянии:
— Здравствуй, мой дорогой… Наконец-то, здравствуй, — знакомые губы изрекали чужеродные слова. Этот тон, эта надменность…
Я должен был приветствовать ее так, как полагается приветствовать дочь архона, но отныне я считал себя избавленным от всех обязательств. Эти стены стирали условности. И сейчас я будто впервые ясно увидел, насколько чужой она была. С первой минуты.
— Здравствуй, Этери.
Она скривилась. Привычным движением потирала пальцем о палец, будто вот-вот собиралась издать ими щелчок, точно намеревалась подозвать прислугу. Старый неосознанный жест, который всегда меня раздражал. Я отвык от него.
— Вижу, ты не рад… И твоя глупая гордость не позволяет солгать…
— Разве моя ложь что-то изменит?
Она вновь желчно скривилась, кивнула:
— Значит, ты сознаешься?
— В чем именно?
Этери приблизилась на шаг:
— Я отобрала у нее Ариш-Андил. Эта девка оказалась слишком слабой и быстро призналась.
Я молчал. Значит, Тарис… Я обнаружил пропажу далеко не сразу, лишь когда начал собирать личные вещи. Я уже понимал, что едва ли вернусь на корабль.
Я поднял голову:
— Призналась в чем?
— Что ты намеревался избавиться от меня.
Я даже усмехнулся:
— Ты сошла с ума. Чтобы вернуть тебя, твой отец развязал войну.
Но я прекрасно понимал, что под давлением Тарис могла сказать все, что угодно. Все то, что от нее хотят услышать.
— Мой отец. Не ты. Разве ты можешь объяснить, как Ариш-Андил попал в такие руки, если не сам отдал его?
Я промолчал. Не хотел играть в эти игры. Если Этери что-то вбила себе в голову — ее не переубедить. Никогда.
Она неожиданно подошла вплотную, коснулась кончиками пальцев моей щеки. Сердце кольнуло от того, насколько близко оказалось это лицо. Я едва сдержался, чтобы не отшатнуться.
— Убеди меня, Нордер-Галь. Убеди в своей преданности. Ведь я еще могу все изменить.
Она горячо выдыхала мне в губы, и даже в этом
