— Хан! — чей-то голос резко вытянул из сгустившегося сажевого смога, жара и горечи. — Вихсар! Очнись, хан.
Он дёрнулся с места и тут же скривился: трескающая боль ударила в рёбра тупым обухом, выбивая остатки дыхания. Вихсара выбросило, как окуня из проруби на лёд, в освещённый очагом шатёр. Боль сжала грудь, выталкивая обрывистое дыхание, вытесняя из горла стоны, но страшное видение постепенно стало теряться в туманной дали.
«Опять этот сон».
Если в первый раз привиделся погребальный алтарь со стороны, то теперь хан лежал на нём, словно жертвенный бык, живо ощущая, как глодает тело огонь, и его разрывает от боли. Стиснув челюсти, Вихсар шумно отдышался через нос, разжав кулаки, что до этого сжимали постель с силой. Он выдохнул, понимая, что находится в натопленном шатре, открыл глаза, видя над собой в багряном свете встревоженного батыра. Крупные очертания лица и плеч мужчины, склонявшегося над ним, постепенно приобретали чёткость в его глазах и памяти.
Батыр облегчённо выдохнул, выждал ещё немного, убеждаясь окончательно, что хан пришёл в себя, выпрямился.
Вихсар потёр взмокшую шею, всё ещё чувствуя, как кожа вся горит на спине, плечах, груди, оставляя вкус гари на языке.
— Сколько я спал?
— Весь день. Сейчас вечерняя смена дозора. Может, всё же знахарку отыскать? — предложил Угдэй — не сдержался, видно думая, что к ночи только хуже станет.
— Нет, — не поворачивая головы, ответил хан сухо, устремляя взор в купол кровли. Батыр не знает истинной причины его горячки.
Угдей сжал терпеливо челюсти, настаивать не стал. Вихсар всё же обратил на него взор. Воин был одет в просторный кафтан ниже колен из стёганого сукна, запахнутый наискось, завязанный ремешками на боку. Из оружия только широкий кинжал с резным костяным навершием, в кожаных, украшенных мелкой узорной вышивкой ножнах, подвешенных на тонком поясе.
— Всё тихо. Ушли воличи раны зализывать. Они теперь уже не вернутся и не придут забирать павших в бою своих братьев, — пустился доносить батыр.
Вихсар помрачнел — тяжесть легла на сердце от утраты. Он ведь так и не смог выйти к погребальному костру, проводить своих соратников в последний путь. Вихсар пронизал пальцами липкие, ссохшиеся волосы, сдёргивая повязку с головы. Некоторое время лежал недвижимо, оправляясь, слушая клокочущие удары сердца, шум в голове, треск поленьев в очаге. Грудь вздымалась и опускалась рвано и туго. Тревога ещё давила, цепляясь за обрывки сновидения, но с каждым вздохом сон улетучивался, как тот самый пепел погребального костра и его собственного праха.
Вихсар, кривясь от острой рези, приподнялся. Угдэй вышел из шатра, следом послышались короткие распоряжения. И уже вскоре воины внесли тяжёлый поднос с жареной лосятиной и кувшинами вина.
— Сегодня была славная охота, — пояснил Угдэй, пройдя к низкому круглому столику, где и оставили еду.
Батыр опустился на ковёр, скрестив ноги. Запах съестного въелся в нос, дразня, пробуждая зверский голод — Вихсар не ел уже третий день к ряду. Угдэй, выдернув из-за пояса тесак, принялся сосредоточенно и с удовольствием рассекать массивный ломоть на тонкие полосы. Качнувшись вперёд, хан поднялся. От притока крови на время в глазах потемнело, но слабость отступила быстро. Накинув кафтан, который подал Тимин, Вихсар повернулся к помощнику.
— Позови ко мне княжну, — велел он.
Со вчерашнего утра не видел, а казалось, будто вечность. И Агреш не спешил появляться с доносом, хотя может, он и приходил, да Угдэй не позволил тревожить.
Отрок поклонился, поспешил исполнить поручение.
Потребность увидеть Сугар ткнулась в грудь настойчиво и так открыто, что по телу разлилось приятное тепло. Предвкушение скорой встречи, будто глоток животворной воды, даже горькая полынь, показалась бы сейчас сладкой.
Ступая по мягкому ковру, Вихсар приблизился к очагу, опустился не без труда в ворох подушек и тюков. Батыр, подхватил кувшин с пёстрой росписью на пузатых боках, влил в чашу ароматного, тёмно-бардового смородинового вина-зелья, подал хану. Вихсар потянул в себя маслянистое сладко-горькое вино, задумчиво смотря на струйки дыма, что выскальзывал через небольшое круглое отверстие кровли. В нём было видно вечернее зеленовато-сизое небо. Выпитое притупило резь, а когда хан допил всю чашу — она исчезла совсем, делая его свободным от телесных мук. Сон окончательно растворился, как этот самый дым, поднимающийся ввысь.
Распив за разговором с батыром кувшин, Вихсар всё поглядывал в сторону дверного проёма, ожидая увидеть там княжну — она задерживалась. Нетерпение охватывало всё больше. Угдэй за трапезой продолжал всё рассказывать что-то, смысл его слов за ожиданием остался размытым и туманным. Когда батыр подхватил второй кувшин, Вихсар решил сам пойти к ней, но тут же полог вдруг скользнул в сторону. Вихсар напрягся весь в ожидании увидеть княжну, но разочарование от того, что в шатёр шагнул Багдар, окатило отрезвляющей волной, растирая его в ледяную крупу.
Угдэй грозно подобрался весь, невольно сжав в кулаке тесак.
— Что там?
— Пленница… — начал мрачно Бадгар поглядев на хана. — Уже несколько раз ловили, что делать? Не угомонится никак.
Угдэй от гнева покрылся багряными пятнами.
— Вы что, девку не знаете как усмирить? — разразился было ругательствами.
— Приведи её сюда, — перебил Вихсар, решая посмотреть на неё поближе.
Бадгар, склонив голову, вышел из шатра. Вихсар подхватил полоску мякоти, положил себе в рот. Полог откинулся вновь и внутрь грубо толкнули девку. Пленница, охнув, споткнулась о край ковра и едва ли не кулём вкатилась, а как только поняла, где оказалась, и кто перед ней, замерла в страхе. Ей не пришло мысли склонить хотя бы голову, потому Бадгар быстро поправил её положение, настиг девку в один шаг. Схватив жёстко за волосы, ткнул в землю носом.
— Ну, говори, чего хотела! — прорычал в самое ухо надсмотрщик, нависая грозно, но девка будто язык проглотила, всхлипывала только.
Воин, не выдержав её скулежа, занёс руку — глухой удар, и девка упала на землю, но тут же была вздёрнута на колени вновь. Из рассечённой губы её потекла кровь.
Вихсар хмуро глянул на Бадгара. Тот девку всё же выпустил, но не отошёл. Пленница будто и не замечала, как тонкая струйка по подбородку потекла, капая на волосы и платье. На руках её алели многочисленные синяки и ссадины. Вихсар приказывал её не насиловать, и нисколько не сомневался, что его веление будут исполнять беспрекословно. От потрясения она притихла — удар всё же привёл её немного в чувство — взгляд прояснился. Вихсар отметил, что воличанка была приятна собой, не портили её и растрёпанные волосы, завитками, взмокшими от слёз, обрамлявшие лицо немного узкое, с алеющим следом на щеке от руки воина. Тонкий нос, изломанные брови, губы маленькие. Ресницы короткие, но пушистые, дрожали, оттеняя яркие зелёные глаза. Она поглядывала из-под ресниц на Бадгара с ужасом.
