Выхожу один я на дорогу, Сквозь туман кремнистый путь блестит…
Тумана не было. Он остался наверху. Здесь, на глубине двадцати метров, сильные лучи фонарей пронзали холодный, застоявшийся воздух. И не кремнистый, а бетонный путь блестел в лучах.
Но выходил я один. На своей военной дороге я чаще всего — один. Так положено. Так надо.
Да и не на военную тоже. Ты не дождешься меня, Оля. С презрением забудешь. Вычеркнешь из жизни, как вычеркивают из записной книжки ненужный телефон.
Прости меня. Я никак не смог предупредить. Телефона на даче нет. Я послал бы телеграмму, но не знаю адреса. Так бывает часто: знаешь, как дойти, а адреса никогда не записывал. Слишком многого я не знаю, и не знал никогда. Но если бы в тот миг, когда мне очень этого хотелось, махнул на все рукой и кинулся к тебе — взрыв произошел бы, и никто не смог бы его предотвратить, потому что Лидумс погиб, а меня здесь не было бы. И это было бы ужасно.
Ужасно, понимаешь? Я перестал бы быть человеком. А ведь ты считала меня именно человеком. И только потому захотела быть со мной.
Лидумс погиб, потому что недооценил Шпигеля. И его любви к сжатым пружинам. Та пружина была нагружена лежавшим поверх грунтом. Вынимая грунт, Лидумс давил на пружину своим весом, да и щит, под которым располагалась она, тормозился слежавшейся землей. Но как только он стал выжиматься и освободил пружину от своей тяжести, она распрямилась, щит в пазах двинулся вверх и прикрепленный к нему поводок вырвал чеку.
Но я оценил Шпигеля. Вот он, пожалуй, недооценил меня.
Однако, это не главное…
Ты уедешь. И я больше никогда не увижу тебя. И ты никогда не узнаешь, в чем было дело.
Только, Оля…
Если нам действительно надо быть вместе — тогда ты не уедешь. Потому что телефон телефоном и телеграф телеграфом, но существует в мире и другая связь, настоящего названия которой пока еще не найдено.
Ведь заставило же меня что-то вскочить ночью и кинуться в город. Я думал — только позвонить. Оказалось хуже. Но что-то я почувствовал, хотя никто до меня не дозвонился и не прислал телеграммы.
Потому что тут был Лидумс и было мое дело, и с ними я был связан крепко-накрепко. Мы верим интуиции, она редко подводит нас.
Вот так и ты. Если между нами действительно что-то есть, ты даже не поймешь — ты почувствуешь, что я не сбежал, не скрылся. Ты почувствуешь все, что я хочу сказать тебе и скажу — если ты будешь ждать и дождешься.
Что делать: женам военных часто приходится ждать…
Жди. Я обязательно приеду. Может быть, еще сегодня. И расскажу… то, что можно будет. Не больше. В остальное тебе придется поверить.
А если не приду — значит, Шпигель все же перехитрил и меня. Сейчас в выигрышном положении он: мне надо спешить, больше нет времени раздумывать.
У меня осталось меньше часа.
Пока я говорю с тобой, я успел ввинтить крюк в гнездо ворот и накинуть на него петлю троса. Кольца не было, но сделали крепкую петлю. Отошел к лебедке, туго натянул трос и зажал тормоз.
А сейчас я вынул из кармана ключи. Надел маску, воздух исправно пошел из баллона. Сделанные на совесть ключи блестят. Только бы подошли… Слесарь с инструментом остался наверху, отверстие шахты наглухо закрыто брезентом и хлорвинилом, потому что стоит мне открыть ворота — и воздух может сделаться смертоносным. Ни одного кубика его не должно попасть наверх, в атмосферу. Если даже все пройдет благополучно, выбраться отсюда будет не просто: медики уже развернули наверху свою кухню, — давненько у них не было такой практики…
Вот я вставил ключ. Помедлил. Вставил второй. Они разные. Я успел потолковать со специалистом, и он сказал, что первым, как правило, должен действовать ключ поменьше, вспомогательный, и лишь после него — второй, главный. Но ведь это Шпигель с его привычкой делать все наоборот. И я, почти не колеблясь, поворачиваю большой ключ первым.
Жду.
Жив.
Поворачиваю второй.
И снова жив.
Едва заметно дрогнула пластина ворот. Тихо зашипело за ними, внутри: пневматика исправно сработала, время ничего не могло с нею поделать. Шпигель никогда ничего не делал кое-как. Завидное качество.
Ого, как напрягся трос! Я тронул его, и он запел, как струна гигантского контрабаса.
Я взялся за ручку лебедки, удерживая. Второй рукой чуть отпустил тормоз.
Мне стало даже чуть страшно: ведь угадал, пока — точно. Пластина ворот чуть отошла. Вторая, не удерживаемая тросом, тоже двинулась с места, и у меня оборвалось сердце. Хотя я и полагал, что должно быть нечто такое: ведь Шпигель предусмотрел лишь один крюк — значит, так оно и должно быть.
Правильно. Вторая воротина отошла ровно на столько же, на сколько первая, и остановилась сама собой. Значит, они связаны механизмом.
Показалось, что потянуло ветерком. Конечно, только показалось: я весь так упакован, что кожей не почувствую и урагана. И все же по спине пробежали мурашки. Воздух там уже полон смерти. Но меня ей не ухватить. Я хорошо подготовился.
Снова почти пол-оборота барабана — медленно, медленно… Значит — еще десять сантиметров. Снова чуть отходят пластины. Еще два таких сеанса — и в ворота, пожалуй, можно будет пролезть даже с моими баллонами. А уж с инструментами и подавно.
Это у слесаря наверху — целый чемодан инструментов. Целая машина даже. Тиски, напильники, дрели, ножовки, мало ли еще что. А у сапера два инструмента. Руки и голова. И все. Легко носить, и не требуют лишнего места. Прекрасные инструменты.
В третий раз — пол-оборота…
Здесь все спокойно. А там, внутри, в химическом устройстве вовсю работает кислота и тоньшает перегородочка. Если ее проест насквозь раньше, чем я успею…
Я успею.
В четвертый раз лебедка.
Пожалуй, теперь уже можно пролезть. Там темно. Но у меня — мощный фонарь.
