В начале этой книги я предупредил любителей интимных признаний, интересующихся частной жизнью и скандальными анекдотами, другими словами, всех страстных почитателей нескромностей: мой рассказ их разочарует. Замысел, рождение, первые успехи Дома Высокой моды, носящего мое имя; прогулка за кулисами замечательной и малоизвестной профессии, несмотря на ее блеск; несколько впечатлений от путешествий, всегда связанных с проблемами французской моды, – вот о чем я собирался рассказать, вот единственное, что побудило меня сменить ножницы на перо.
Очень трудно писать о самом себе. Хорошо ли мы знаем самих себя? Самым простым мне показалось провести вас по различным домам, где я жил с детства и по сей день. Может быть, тут сказывается мое пристрастие к архитектуре и оформлению интерьеров – мое первое и основное призвание, но эта попытка опосредованной биографии, в конце концов, достигнет своей цели. Описывая свою раковину, улитка немного рассказывает про себя.
Дом в Гранвиле
Как все англо-нормандские особняки конца XIX века, дом моего детства был ужасен. Тем не менее я сохранил о нем самое нежное и восхитительное воспоминание. Да что говорить?
Моя жизнь, мой стиль, почти всем я обязан его архитектуре и окружающему ландшафту. Родители купили его через год или два после моего рождения. Дом возвышался на вершине скалы, в тот момент голой, ныне полностью застроенной, посреди разбили довольно просторный парк – теперь там общественный сад, усаженный молодыми деревьями, которые росли вместе со мной, вопреки всем ветрам и приливам. Поскольку поместье возвышалось прямо над морем, можно было видеть волны за решетками изгороди, оно было открыто всем атмосферным воздействиям, как образ моей будущей жизни, весьма неспокойной. Небольшая сосновая роща с деревцами не больше пятидесяти сантиметров казалась мне, ребенку, девственным лесом. Таким он для меня и остался, но теперь он высоко возвышается своими ветвями над моей головой. Но ограда, окружающая сад, не могла защитить нас от бурь, как и родительская забота, окружающая нас в детстве, не защищает от напастей судьбы.
Этот дом был расположен в Гранвиле (Ла-Манш), где отец владел заводами по производству удобрений. Его основал в 1832 году прапрадед, ему одному из первых пришла в голову мысль импортировать гуано[186] из Чили в Европу. Вся семья происходила из Нормандии, за исключением некоторой малой примеси «анжуйской нежности», привнесенной моей матерью, которая посреди этого сплоченного ансамбля бонвиванов и гурманов оказалась единственным худеньким существом с плохим аппетитом. Сам Гранвиль, мы жили в километре от него, в течение девяти месяцев в году представлял собой мирный порт, а на три летних месяца превращался в роскошный квартал Парижа. Сегодняшняя свобода передвижения превратила курортников в кочевников, а курорты – в палаточные лагеря, тогда всего этого не было. Гранвиль, как все модные нормандские пляжи, принимал у себя верную и постоянную клиентуру.
Школы танцев для молодежи, казино с его маленькими лошадками на фасаде и веселой музыкой, праздники цветов – все это существовало за счет парижской публики, приехавшей на морской берег со своими чемоданами, детьми и слугами, полной решимости ни в чем себе не отказывать.
Остальные девять месяцев мы жили изолированно в своем поместье как на острове, вдалеке от занимающегося торговлей города, и практически никого не видели. Мне нравилось жить в уединении. Унаследовав от матери страсть к цветам, я был доволен компанией растений и садовников. Такое увлечение даже определяло круг моего чтения: кроме нескольких детских книг, я больше всего любил учить наизусть описания цветов в иллюстрированных садовых каталогах фирмы Вильморен-Андриё.
Из моих любимых книг в детстве я вспоминаю, в основном, «Сказки» Шарля Перро с иллюстрациями Гюстава Доре и одну книжку в стиле модерн с рисунками Метиве[187]. Меня приводили в восторг эти картинки, как позже интерьер большого салона «Наутилуса» в романе «Двадцать тысяч лье под водой», они остались для меня символом роскоши, спокойствия и красоты. Как видите, в детстве я был послушным, благонравным и хорошо воспитанным мальчиком на попечительстве немецкой гувернантки, другими словами, абсолютно неприспособленным к жизни.
Я уже писал, какое отвращение в меня вселяла мысль о том, чтобы выйти из этого сада, но это не мешало мне увлекаться детскими балами, карнавалами, очаровательными в провинции того времени. Я мог часами наслаждаться всем блестящим, красочным и веселым. Возвращение рыбацких судов, ведущих лов у Ньюфаундленда, или какого-нибудь трехмачтовика, привозящего гуано для предприятий отца, каким бы волнующим оно ни было, меня интересовало намного меньше. А уж несколько посещений заводов отца произвели на меня ужасающее впечатление. Именно тогда, без сомнения, у меня появился страх перед механизмами и категорическая решимость никогда не работать в конторе, управлении или где-нибудь в таком роде.
