Николас медлит, никак не начнет бриться. Он все еще не привык.
В дверь звонят. Это она, а Николас до сих пор не одет. Он отводит руку с бритвой в сторону. Он думает: она может и подождать. Потом все-таки спешит.
Выбегает в кухню и принимает три таблетки от головной боли.
Раздается еще один сердитый звонок. Он поднимает книгу с пола и идет в комнату, ставит книгу на полку. У него всего три книги, не считая «Астерикс»[74].
Еще несколько коротких звонков.
Он быстро натягивает комбинезон, освежает лицо туалетной водой, корчит отражению рожу и открывает:
— Как, мама, ты уже здесь?
Николас и Рут с улыбкой обнимаются и целуют воздух в десяти сантиметрах от щеки. Рут медлит, вдыхает аромат одеколона, крепко щиплет сына за руку. Ее ногти недавно покрыты ярко-красным лаком.
— Выглядишь свежо! — говорит она.
— А у тебя очень красивый шарфик! — отвечает Николас.
Рут получила шарфик в подарок от Эдмунда. Он желтый и безвкусный. Оба это знают. Они улыбаются друг другу. Оба, улыбаясь, показывают зубы.
Он берет ее пальто. Она смотрит в зеркало, проверяя, нет ли на зубах помады.
Пока Николас варит кофе, она инспектирует комнату.
— У тебя, вижу, книги в алфавитном порядке, — это все, что она говорит, пока он наливает кофе.
Николас не отвечает.
— Ах да, у меня же кекс! — восклицает она.
Рут открывает свою сумку и достает кекс в пластиковой упаковке из «ИКА».
— Маленький кекс, — повторяет она.
Николас не меняет выражения лица.
На скатерти складка, которую Николас пытался разгладить. Пока они пьют кофе, Рут водит по складке пальцем.
— А как тебе работа? — спрашивает она.
— Ой, просто даже тошно, сколько там пользы приносишь!
Рут фыркает.
— Погоди, скоро ты выбьешься из сил. Слишком мало персонала и слишком высокие требования у пенсионеров. Все заканчивается равнодушием. Это единственный исход.
Николас не отвечает.
— Что ж, — говорит Рут, — я смотрю, квартира прекрасная. Как ты знаешь, у нас в гостиной живет тетя Ракель. Она развелась со своим… мужем. Это, признаться, нелегкая ноша для семьи, но надо помогать, чем можешь. Хотя бесконечно это продолжаться не может. Тетя Ракель — взрослая женщина, ей почти сорок, она не может спать на диване остаток жизни, ты, разумеется, это понимаешь!
— К чему ты клонишь?
— Ну, здесь тесновато, но все-таки — настоящая квартирка с кухней, ванной и…
— Ни за что! Я здесь живу!
— Слушайте меня, молодой человек. Твоей тетушке на двадцать с лишним лет больше, чем тебе, она на грани нервного срыва, и все, чего я пытаюсь сделать, — это найти решение, которое подойдет как можно большему количеству людей. И ты, само собой, должен помочь мне, тем более что с носом ты не останешься. Дома тебя ждет комната, и, кроме всего прочего, когда ты снова начнешь учиться осенью, ты не сможешь себя содержать. Эдмунд, правда, переставил свой письменный стол в твою комнату, он там работает, но я не против того, чтобы снова потесниться. Все должны быть готовы чем-то пожертвовать.
— Чертова драная сука! — прерывает ее Николас.
Рут резко встает и выходит, в ореоле победы.
На столе лежит нераспакованный кекс.
Придя домой, Рут говорит Даниелю:
— Твой брат очень нас обидел. Тебе нельзя становиться таким же, как он.
— А что он сделал? — спрашивает Даниель.
— Пообещай, что ты никогда не будешь разочаровывать свою мать! — требует Рут.
И Даниель обещает.
На следующее утро Даниель находит желтый шарф в пакете с мусором. Он стирает его и дарит Рикарду.
Тем же вечером Николасу звонит господин Скуглюнд, владелец квартиры. Николас тут же понимает, о чем речь.
Некоторые обстоятельства вынуждают господина Скуглюнда попросить Николаса переехать. Поскольку они не заключали контракта, Николас не может ничего возразить. И поскольку господин Скуглюнд знает, что Николасу есть куда идти, что его с радостью примут дома, он просит Николаса переехать к концу недели.
Николас переезжает в субботу, но не домой, он просто переезжает, не сообщая куда.
62
— Как понять, что ты взрослый? — спрашивает Даниель, когда они с Рикардом выходят из школьной столовой.
— Когда становишься взрослым, переезжаешь из дома, — отвечает Рикард.
— Да, но куда? — продолжает Даниель.
— В новый дом, конечно, собственный дом, — говорит Рикард, застегивая куртку, потому что на дворе холодно, а табличка «Перемена в помещении» еще не зажглась. — Просто покупаешь мебель, вещи какие-то и говоришь: «Это мой дом» — и живешь там.
— Ну а если тебе не разрешают там жить? Если все время приходится переезжать?
— Не знаю, может, тогда мебель, с которой ты переезжаешь, — это и есть твой дом.
— Но нельзя же поставить мебель на лужайку и сказать, что это твой дом, — возражает Даниель.
— Нет, конечно, — соглашается Рикард.
— Фу, должен быть закон о том, что у каждого должен быть свой дом!
— Так он и есть, — говорит Рикард, но не очень уверенно.
63
«Зима, такое неприятное время, — думает Ракель. — Нечего больше ждать».
В три часа они с Рут должны поехать к Вернеру, чтобы забрать ее вещи.
Дом. Девятнадцать квадратных метров, которые отыскала ей Рут. Ей повезло, что у нее есть Рут. Рут — скала. А она сама — куча гравия, нет, бетономешалка, нет, мешок с цементом. Ай, она не знает.
«Лето прошло, и надо радоваться тому, что было, — думает Ракель. — Ждать больше нечего».
В машине по дороге к Вернеру они съедают большой пакет тянучек.
Пломбы вылетят! — думает Ракель.
Пломбы вылетят! — думает Рут.
Идет дождь, дорога скользкая, и им приходится держаться восьмидесяти километров в час. Рут время от времени проверяет, хорошо ли застегнут ремень безопасности. Все-таки машину ведет ее истеричная сестра. Назад она, слава богу, поведет сама.
Ракель рада, что ей есть на чем сконцентрироваться, — на чем-то, что ослабляет хватку железной руки, вцепившейся в ее сердце. Обратно, туда, где я потерпела поражение. Куда мне спрятаться от твоего лица?
Так странно ходить по этому неприбранному дому, который должен был стать их домом, и собирать то, что принадлежит ей; таким нереальным кажется заметать следы, смывать прошлое. Ей, к счастью, удается не удариться в сантименты, а работать эффективно.
