Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
И вот он поселил в этом доме старушек. И стали они жить вместе. Он служил в храме, ездил на требы и ухаживал за бабушками. Была одна боевая старушка, которая помогала ему. Потом Господь послал им более молодую старушку, а чуть позже пришли совсем молодые сёстры – будущие монахиня Тамара и монахиня Ксения. Теперь они ухаживали за бабушками, а он служил, потому что треб становилось всё больше. И новые прихожане искали пастырского окормления.
Его авторитет священника рос незаметно для него самого. И на горе появилась молодёжь: парни, девушки. Теперь его община состояла не только из старушек. Молодые искали подвига, монашеской подвижнической жизни.
И он поехал с ними к старцу, архимандриту Иоанну Крестьянкину, который уже несколько лет был его духовным отцом. По пути эти славные ребята, на которых он, сам ещё молоденький, всё-таки смотрел уже как старший, как отец-наставник, спорили до хрипоты:
– У нас будет женский монастырь!
– Нет, мужской!
– А вот у старца спросим, как он благословит, так и будет!
Отец Иоанн встретил их ласково. Но с юношами почти не разговаривал, так они и простояли у стенки. Он сразу же обратился к девушкам и стал наставлять их. Говорил о том, какими должны быть монахини, каким должен быть настоящий монастырь. Дал им напутствие и благословение на монашескую жизнь, на основание женского монастыря.
Так и случилось. Те юноши, что ездили с ним, как-то незаметно разъехались: кто женился, кто стал дьяконом, семейным священником. А матушки остались.
Из рубки загремело опять:
– Давай, наливай ещё по маленькой!
– Может, хватит? Мы ж на работе… Скоро уж пора трогаться…
– Наливай, говорю! Всё обрыдло! Жизнь тяжёлая, несуразная! Никакой радости… А он – вон сидит – улыбается! Так бы подошёл да и ударил бы чем-нибудь тяжёлым!
– Ага, он тебе ударит… Вон здоровый какой мужик, мощный… Силищи, наверное, немерено! А и вообще – чего ты привязался-то к нему?! Поп как поп…
– Да я и сам, слушай, не знаю… Просто вот как гляну на него – такая злость в душе просыпается…
Отец Савватий грустно вздохнул. Он старался не смотреть в сторону рубки, чтобы не вызвать лишнего гнева, но и передвигаться на небольшом пароме, уже занятом машинами, было особенно некуда. Скамейка по другую сторону рубки была занята пассажирами легковушек, водители же большей частью оставались в машинах. Была ещё маленькая скамеечка на корме, но там тоже кто-то сидел. Батюшка всмотрелся: это был один из местных жителей, Толян.
Толян отличался высоким ростом и недюжинной физической силой. Говорили, что он служил в какой-то горячей точке, был контужен, отчего и повредился и даже был выведен на инвалидность. Трезвый Толян вёл себя смирно, выпив же, частенько впадал в ярость, и тогда усмирить его могла только его мать, баба Валя, высокая худая старушка. Баба Валя отличалась кротостью и добротой, но сына держала крепко, а он отчего-то робел перед матерью и слушался беспрекословно. Толян, то есть Анатолий, поправил сам себя батюшка, даже ходил с бабой Валей в церковь и всегда с восторгом смотрел на него, отца Савватия, особенно когда он обходил храм с кадилом.
Сейчас Анатолий сидел спокойно, похоже, дремал, и не обращал внимания на громкие бранные слова, доносящиеся из капитанской рубки. Батюшка тоже отвернулся от этой рубки. Да и раньше приходилось ему встречаться с людской злобой и ненавистью. Часто они были вызваны просто тем, что он – священник, служитель Божий. Духи зла ведь не дремлют – настраивают людей, особенно тех, кто не защищён таинством крещения, лишён благодати причастия, исповеди. Бывают и одержимые. Они порой готовы просто броситься на тебя, как дикие звери.
Иногда он был готов к ударам и молился, тогда благодать молитвы покрывала, защищала. А иногда удары наносились внезапно… Один раз он испытал очень сильную злобу, причём, что любопытно, злость была примерно одинаковой у неграмотной болящей старухи и у высокопоставленной начальницы из райисполкома.
А дело было так. Ещё в двадцатые годы храм Всех Святых на Митейной горе обезглавили – снесли купола, разбили колокола и превратили в спичечную фабрику. В сорок шестом, правда, вернули верующим, но колоколов уже не появилось. Почти семьдесят лет не слышали эти места радостного колокольного звона.
И он думал: купол – как свеча перед Богом. И сердце разрывалось от боли при виде обезглавленного храма. Когда звонницу разрушили, кирпичи побросали у церкви, и они лежали там грудой, поросли травой и были уже никуда, конечно, не годными.
Он долго собирал деньги и наконец накопил на небольшие колокольчики и сделал свою первую звонницу. Он сам поднимался на неё, звонил в эти небольшие колокола, и такой прекрасный, нежный звон разливался над просторами Чусовой, что сердца прихожан пели и умилялись.
И вот как-то раз, когда он, переполненный радости, спускался по крутой лестнице, только что отзвонив, из тёмного угла раздалось злое шипение:
– Приехал сюда… молодой… в колокола он звонит… сейчас последние времена настали… уж и в церковь нельзя больше ходить… а он звонит… антихриста встречать будет своими колоколами…
Эти злые, несправедливые слова были так неожиданны и ударили как ножом прямо в сердце. Интересно, что сама болящая старушка потом вспомнить не могла, отчего она испытала такую сильную ярость и чем именно ярость эта была вызвана.
Зато всё хорошо помнила и осознавала руководительница райисполкома – убеждённая атеистка. Обычно спокойно-надменная, холёная, она совершенно изменилась при разговоре о колоколах. Ей донесли про молодого активного священника, и она, вызвав его к себе, кричала, покраснев от гнева, срываясь на визг:
– Как вы посмели?! Кто вам позволил?! Вы мешаете вашими колоколами детскому саду, и школе, и местному населению! Эти отвратительные звуки нарушают общественный покой – вы об этом подумали?! Почему вы не пришли ко мне за разрешением?!
А райисполком находился в районном городе в пятидесяти километрах от Митейной горы. Он спокойно ответил разбушевавшейся начальнице, что ни детский сад, ни школа – никто не жалуется на колокольный звон. Сказал:
– Кому мы можем мешать, ведь все эти учреждения находятся довольно далеко – за Чусовой.
И тут она завизжала от ярости:
– Мне!!! Мне вы мешаете!!!
Лицо её страшно исказилось, и ярость эта была уже какая-то нечеловеческая.
Да… так что он привык к ударам, в том числе неожиданным.
А колокола он потом поменял на большие, и сейчас матушки научились звонить так красиво… Он опять улыбнулся.
В рубке зашлись от негодования:
– Не, ты смотри, он опять улыбается себе! И-ишь, дармоед, привык на бабках наживаться!
– Да ладно тебе! Чего ты сегодня так разошёлся-то?!
– Не, ну обидно же! Мы тут живём – пашем как проклятые, а он там, в своём монастыре, живёт себе в своё удовольствие! И словечки-то какие напридумывали: всё там у них – искушения, утешения – тьфу! Слушать противно!
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
