Что мне говорил Джон Эймос? Надо вспомнить.
«Твоя мать – виновница всего плохого, что происходит вокруг. Это всегда происходит вокруг женщин, особенно красивых. Зло сопровождает их… Хитрые, греховные женщины, они соблазняют мужчин своей красотой, они склоняют их ко злу».
Да, именно так: хитрые, лживые, красивые – это они, мама и бабушка. Лгала мне, скрывала, кто она такая… показывала свой портрет в молодости, а сама соблазнила моего родного отца, который был моложе ее. А мама – что сделала мама моему отцу? То же самое.
Я вздохнул: тяжелая доля быть ангелом-мстителем Божьим, как и мой прадед Малькольм. Но ничего, я стану таким же безжалостным, как Малькольм. Я старался быть как Малькольм, и кости мои ныли от этих стараний, мускулы болели, но тем более это ценно, что я действительно чувствовал себя таким же старым и мудрым, как Малькольм в расцвете своей власти.
От этих мыслей мое сердце бешено заколотилось. Ненавижу всех женщин, всех. Отвратительны. Я покажу им. Мама надеется, что я не слышал, что знает только Джори. Но старая ведьма мадам Мариша так кричала тогда за закрытой дверью, что слышно было почти все. И к тому же мамина книга.
Голова еще сильнее разболелась. Я теперь не знаю, кто я. Малькольм? Барт? Слабые ноги, слабое сердце, редкие волосы – да, теперь я совсем как Малькольм, но зато какой мудрый!
«Глупая дочь: прячет своих детей наверху и надеется, что я не догадаюсь. Дура. Неужели Джон не знает всего, что творится в доме? Он обо всем мне докладывает. Как много промахов она сделала! Думает, что я скоро умру, что я такой слабый, что не смогу подняться по лестнице, но Джон сделает это за меня. Следи, приказал я Джону, неотрывно следи за моей дочерью, особенно когда она куда-то уходит. Она надеется, что я изменю свое завещание и отпишу наследство на нее, но я посмеюсь над ней: мои деньги заработаны тяжелым трудом и она не заслужила их. Слышите, как звенят монеты в моих карманах? Это лучшая музыка, какую я знаю. Победа останется за мной, так оно всегда бывало».
Шаркая ногами, как Джон, я направился к их спальне. В ней стоял запах греха. Я приглушил шаги возле закрытой двери и остановился. Внутренне я был все еще всхлипывающим мальчишкой – но я должен быть Малькольмом! Я должен стать сильным, старым, мудрым, и лучшая моя часть уже такой была. Где голубые вершины гор? Нет, это не тот большой и красивый дом высоко в горах. Где суетящиеся слуги, где танцевальный зал, пролеты лестниц? Я смутился. Голова моя заболела еще сильнее. Начало болеть колено, заныла спина, сердце заколотилось.
– Выпрямись, Барт, – произнес вдруг голос папы, который в действительности был мне дядей.
Напугал меня. Я даже подпрыгнул.
– Ты совсем юный, а горбишься, как старик. И колено у тебя не болит, не притворяйся.
Он дружески дал мне подзатыльник и отворил дверь в спальню. Я увидел лежащую в постели маму. Она ждала его. Ее широко открытые глаза глядели в потолок. Может, она плачет? А папа только что вернулся из больницы, где полно микробов. Делал обход.
– Ненавижу тебя! – яростно прошептал я, стараясь проколоть его взглядом. – Ты думаешь, ты непогрешим? Ты думаешь, что врач не может быть наказан? Но Бог послал черного ангела, и тот покарает тебя и твою сестру за то, что вы совершаете!
Он примерз к месту. Взглянул на меня так, будто видел в первый раз. Я смело и неотрывно глядел на него. Он прикрыл дверь спальни и повел меня в холл, чтобы она не услышала.
– Барт, ты ведь ходишь к бабушке каждый день? – Несмотря на тревогу, написанную на его лице, он хорошо держался, и голос его был мягок. – Знай, что не нужно верить всему, что она говорит. Иногда люди лгут.
– Исчадие ада! – прошипел я. – Семена, упавшие в дурную землю, взрастят посев Сатаны.
На этот раз он больно выкрутил мне руку и встряхнул меня:
– Я запрещаю тебе говорить об этом! Никогда не волнуй свою мать подобными разговорами. Попробуй только заикнуться ей об этом, и я выпорю тебя так, что не сможешь сидеть! И когда в следующий раз увидишь бабушку, напомни ей о том, что это она посеяла семена и позволила расцвести цветам. Взгляни на ее лицо, когда будешь говорить ей это… и ты поймешь, кто из нас – исчадье ада.
Я вырвался из его рук и побежал, не желая больше слышать, что он говорит. По пути я натолкнулся на стол в гостиной и уронил на пол дорогую настольную лампу, которая разбилась.
Я прибежал в свою комнату и упал на кровать, дрожа с головы до ног и задыхаясь. В груди была такая страшная боль, будто меня стянули железными обручами. Я чувствовал себя как паста, выдавливаемая из тюбика. Я перевернулся на спину и, уставясь в потолок, заплакал. Слезы побежали со щек на подушку. Если бы я намочил постель по другой причине, меня бы немедленно отшлепали: я слишком большой в свои десять лет, чтобы делать такие вещи.
Хочу ли я быть большим? Чтобы мне было десять лет? Почему я взрослею? Это Бог меня делает таким? Мысль о детях, спрятанных на чердаке, смеющихся наперекор судьбе, остающихся детьми, несмотря на лишения, подводила меня к тому, чтобы доказать, что Малькольм был прав. Никогда эти дети не выйдут оттуда. Никогда, даже когда Малькольм будет в своей могиле.
«Мама ушла и оставила меня. Она славно устроилась. Мама ушла и оставила меня, и теперь я не знаю, как закончить то, что я начал…»
Я заснул, и меня мучили сновидения. Старик засовывал маленького мальчика в мусорный бак. Мальчик кричал. Скоро мальчик, которым оказался я, будет сожжен вместе с другим мусором…
Творящие кровосмешение и родившиеся от него будут наказаны, как грешники из грешников; и даже я, даже я, умирающий в мусорном баке.
Гнев праведных
Капли дождя ударили внезапно, как пули, пущенные Божьей рукой. Я стоял у окна, выходящего в сад, и глядел на дождь, секущий лица мраморных статуй. Бог наказал статуи за то, что они обнажены и греховны. Я ждал, когда придет Джори.
Грех. Мы оба согрешили уже тем, что живем с родителями, которые родителями быть не могут. Я не обернулся, когда пришла мама, но краем глаза увидел, что она оживленная, розовощекая с дождя и смеется, приветствуя Эмму. Она приехала из магазина и ведет себя так, будто ничего не случилось. Она сложила покупки в кресло, сбросила пальто и, смеясь, стала стряхивать капли дождя с волос.
– Не люблю дождь, Эмма. Привет, Барт! Я не видела тебя до сих пор. Как дела? Соскучился по мне?
Не стану отвечать. Вообще не буду с ней разговаривать. Не хочу быть вежливым, хорошим мальчиком; не стану даже мыться. Буду делать, что хочу. Они же сами делают, что хотят. Божьи слова для них – ничто. Значит, и мне можно.
– Барт, на это Рождество будет так весело! – сказала мама, глядя не на меня, а на Синди. Думает опять о том, что бы купить Синди из одежды. – Это будет наше первое Рождество вместе с Синди. В лучших семьях всегда стремятся иметь детей обоих полов: так дети лучше узнают друг о друге, мальчики о девочках, а девочки – о мальчиках.
