Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
Сценарий предусматривал также возможность для каждой из сторон какое то время демонстративно пикироваться и при этом не давать явного преимущества ни одной из них. Затем на трибуне должен был явиться «Он» – Сталин. И тогда вся дискуссия переходила в стадию апофеоза, в триумф «объективной истины», высказанной Гениальным Ученым, а в качестве заключительных манифестаций предполагался вал писем восторженного народа на имя вождя и покаянные послания поверженных противников, то есть марристов. Судя по документам архива Сталина и опубликованным материалам дискуссии, так все и произошло. Но что это за странная сталинская мания – чуть что устраивать фальшивые диспуты?
Известно, что только говорящий, то есть рассуждающий, обсуждающий и спорящий, способен научиться думать. У нас, в России, можно проследить целые эпохи общественной немоты, когда власть особенно плотно затыкает рты любым оппонентам как «справа» так и «слева». Такие эпохи перемежаются краткими временами безудержного и даже истеричного всенародного «говорения». И почти всегда это верный признак назревающего противостояния, бунта, революции, реформы или перестройки. В XIX веке российское политическое подполье, прежде чем стать действенной революционной силой разных направлений, родилось именно как реакция на вынужденную общественную немоту. Поэтому почти все политические партии России, в том числе и социал-демократы, начинали свою деятельность с нелегальных кружков, члены которых главным образом занимались пропагандой, то есть «говорением», спорами, диспутами. Как и все, Сталин участвовал в ожесточенной публицистической «говорильне», в политических спорах на партийных совещаниях, на съездах, на страницах нелегальной и легальной партийной печати. Царизм всеми доступными средствами сопротивлялся свободе слова. Но как в официальных государственных, так и в подпольных российских кругах была одинаково живуча убежденность в том, что «слово и дело» неразлучимы. У нас во все времена эта сакральная вера в действенность слова делала его центральным объектом борьбы, то есть дела. Во всех слоях общества никто не удивлялся, когда за открыто высказанное слово часто карали гораздо более жестоко, чем за тайное дело. Поэтому революционные события 1917 года рассматривались многими участниками и свидетелями как результат дела в первую очередь вырвавшегося из подполья неукротимого, вольного слова. Гражданская война и последующие за ней события – это также многолетняя борьба не только за власть, за верховенство, но и беспощадная битва с тем же бессмертным свободным словом. Против него с одинаковым озлоблением бились и красные, и белые. После смерти Ленина главным организатором борьбы со свободой мысли и слова был тот самый революционер Иосиф Джугашвили, который до 1917 года вместе со всеми страстно боролся за элементарные гражданские права: за свободу собраний, свободу мнений, массовых шествий, митингов, за свободу печати. После Гражданской войны и в особенности после сворачивания НЭПа пространство свободы слова в СССР год за годом катастрофически сокращалось. Как известно, к концу 20-х годов после уничтожения оппозиций и с утверждением режима сталинизма свобода слова была окончательно уничтожена даже в рамках правящей партии. Но Сталин, будучи изощренным политическим игроком, задушив политическую и духовную свободу, использовал ее бездыханный труп в различных и многочисленных постановках, в том числе и под названием «Дискуссия». До войны такие дискуссии проводились то по отдельным вопросам истории ВКП(б), то по вопросам об общественно-экономических формациях, то по проблемам марксистско-ленинской философии, то по другим вопросам. Целью всех этих дискуссий было не разностороннее обсуждение давно всех волнующих проблем, а прямо противоположное – публичное и торжественное увековечение очередной официальной догмы. После выполнения ритуала дискуссии никакая дальнейшая критика или тем более пересмотр утвержденного «незыблемого» положения не допускались. До войны весь этот процесс, особенно в сферах истории и философии, как и во всей мировоззренческой области, Сталин держал под своим непосредственным контролем. О том, как бдительно он следил за каждой попыткой независимо от него провести обсуждение даже не очень злободневных вопросов истории, хорошо видно на примере его знаменитого хамского окрика в адрес редакции журнала «Пролетарская Революция» в 1931 году. Тогда он, в частности, писал: «Это значит, что вы намерены вновь втянуть людей в дискуссию по вопросам, являющимся аксиомами большевизма. Это значит, что вопрос о большевизме Ленина вы вновь думаете превратить из аксиомы в проблему, нуждающуюся в “дальнейшей разработке”. Почему, на каком основании?» {366}
К 1950 году Сталин и хорошо им выдрессированный пропагандистский аппарат имели уже огромный опыт по проведению особого рода дискуссий. Сталину надо было лишь обозначить свою личную роль в очередном ритуале, предложить вариант сценария и указать на требуемые результаты. После этого отлаженный партийно-государственный механизм действовал до тех пор, пока хозяин не подавал знак – довольно. В дискуссии по вопросам языкознания Сталин отвел себе роль не только главного арбитра, но и ведущего теоретика, выбрав из набора личин, масок и образов: «политика», «полководца», «отца народов», «кинокритика» и др., особо ему полюбившийся лик «ученого».
Страна вступила в 1950 год, самая середина ХХ века. Власть Сталина беспрецедентна. Никогда еще ни в одной языческой, христианской или мусульманской стране культ смертного, культ личности не достигал такой высоты, как в атеистической России. В стране безраздельно господствовала атмосфера бесстыдного идолопоклонства. Личный контроль Сталина за всеми слоями общества и в особенности за живой человеческой мыслью через все тот же партийно-государственный аппарат стал абсолютным. Любое печатное и устное слово вождя воспринималось как очередное изречение оракула. Выскажись он хоть раз публично или на любом закрытом собрании о новом понимании вопросов языкознания, и от Марра и его сторонников не осталось бы ничего, кроме опозоренного имени с каким-нибудь брезгливо «пришпиленным» к нему оскорбительным ярлыком. Но Сталин затевает публичную дискуссию, причем не в узком кругу специалистов, как это было во время дискуссий по вопросам истории СССР или всемирной истории, истории философии или по проблемам генетики, а на страницах главного пропагандистского рупора режима, на специально выделенных вкладных листах газеты «Правда». В стране все давным-давно усвоили: самая массовая газета «Правда» – это голос партии, голос Кремля, голос Сталина. То, что Сталин решил провести дискуссию именно на страницах «Правды», поднимало ее, по сравнению с другими послевоенными дискуссиями, на самую значительную политическую и государственную высоту.
9 мая 1950 года – День Победы. На первой полосе газеты «Правда» помещен большой парадный портрет Сталина, а рядом соответствующий панегирик. И здесь же в номере опубликована статья Арн. Чикобавы, а перед ней уведомление:
«От редакции. В связи с неудовлетворительным состоянием, в котором находится советское языкознание, редакция считает необходимым организовать на страницах газеты “Правда” свободную дискуссию с тем, чтобы путем критики и самокритики преодолеть застой в развитии советского языкознания и дать правильное направление дальнейшей научной работе в этой области.
Статья Арн. Чикобавы “О некоторых вопросах советского языкознания” печатается в дискуссионном порядке. С настоящего номера “Правда” будет печатать дискуссионные статьи по вопросам языкознания» {367} .
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
