С тех пор Константин почти безвыездно жил в Варшаве. Подписав документ об отречении, он словно снял с себя всю ответственность за империю. Он не приехал в Петербург даже в декабре 1825 года, когда на Сенатской площади собрались войска.
Явился Константин Павлович только на коронацию. Неизвестно, теплым ли был прием, но на публике он и Николай являли пример братской любви. Впрочем, семейное отношение к непутевому великому князю хорошо демонстрирует следующий анекдот:
«22 августа, в день коронования, стояла великолепная погода, но во время церемонии небо вдруг нахмурилось. Константин сказал Императору:
– Видно, быть грозе.
– Я не боюсь, – отвечал Император, – ведь рядом со мною громоотвод».
Крах
Получив знак отличия за тридцать лет службы, великий князь принес его Жанетте со словами: «Вот, любезный друг, отдаю тебе 30 лет моей службы». Княгиня вдруг залилась слезами, словно предчувствовала недоброе… Шел 1830 год.
Однажды княгиня прохаживалась по комнатам, по обыкновению одна. Вдруг она услыхала ружейные выстрелы, подбежала к окну, и в ту минуту, как она раздвигала шторы, пуля пробила стекло и, пролетев над ее головою, ударилась в стену напротив. Испугавшись, Жанетта побежала в столовую, потом в переднюю и тут, желая открыть потайную дверь на лестницу, ведущую в кабинет великого князя, столкнулась со своим камердинером, греком по имени Дмитраки, который резко остановил ее и сказал, что подниматься нельзя. Она настаивала, но тот не пускал ее, уверяя, что великого князя нет в его покоях и что княгиня подвергает себя опасности. Великого князя спас его камердинер Фриц, выведя по лестнице, ведущей к генералу Куруте. Великий князь, оказавшись во флигеле генерала, тотчас вышел во двор, вскочил в седло и возглавил три полка кавалерии, стоявших в Аазенках и по первой же тревоге сумевших прибыть в Бельведер. Сама же княгиня чуть не стала жертвой убийц. Дмитраки спрятал ее в комнате горничных, и тем самым спас ей жизнь. Князь Александр Голицын нашел ее там в состоянии, близком к обмороку. Увидев его, Жанетта сказала: «Стало быть, все кончено?» – и залилась слезами. С величайшим трудом Голицын убедил ее, что послан к ней великим князем. Жанетта подумала, что Константин убит!
Так начиналось польское восстание. Всем русским и Жанетте Лович пришлось спешно бежать из Варшавы. Многие не успели захватить даже личные вещи и отправились в путь без еды и теплой одежды. Княгиня взяла с собою лишь несколько червонцев, жемчужное ожерелье, подарок императора Александра, и молитвенник.
Она, полька, вынуждена была бежать от своих же соотечественников в окружении людей, имевших теперь все основания ненавидеть ее родину. Один за другим изменяли люди, которые считались самыми преданными и самыми надежными. Даже адъютант великого князя Турно вдруг признался, что «чувствует себя истинным поляком, что неотразимое очарование мятежной родины зовет его и что он просит того, кто так рассчитывал на его помощь, отпустить его». Константин отпустил его. Прощаясь с великим князем и княгинею, Турно снял султан с треуголки (так как польские офицеры революционных войск не носили оных) и отдал его великому князю, сказав при этом, «что он надеется вернуться за ним когда-нибудь». Впоследствии Турно был схвачен, предан суду и сослан в Пермскую губернию.
Подавление восстания возглавил генерал Дибич, но и Константин Павлович был тоже вынужден участвовать, что его вовсе не радовало. Между тем в Польше началась эпидемия холеры.
Доходили вести, что Константина с женой ждут в Петербурге, но он не спешил в столицу. В Варшаве он был независим – в Петербурге бы сделался зависим от многих. В Варшаве были люди, преданные его особе, даже среди поляков, но в Петербурге его не любили, и он платил взаимностью. Кроме того, ему бы, вполне вероятно, поставили в вину то, что он не сумел ни предвидеть варшавский мятеж, ни принять меры против оного. Смерть разрешила все трудности: холера, свирепствовавшая в Витебске, унесла его за 15 часов.
Смерть Константина явилась огромным ударом для княгини Лович. Сопровождая поезд с телом мужа, она приехала в Петербург. Знакомые едва узнавали прежнюю красавицу Жанетту в измученной бледной женщине, с трудом державшейся на ногах.
Княгиня вскоре умерла в Царском Селе, тело ее погребено в тамошней католической церкви.
«Великий князь Константин Павлович так высказывался о войне: “Я не люблю войны: она портит солдат, пачкает мундир и подрывает дисциплину”».
* * *
«Великая княгиня Анна (жена Константина Павловича) разрешилась мертвым младенцем и император, гневавшийся на своих старших сыновей, посадил их с этого времени под арест, объявив, что они выйдут лишь тогда, когда поправится великая княгиня. Императрица также была под домашним арестом и не выходила. Эти неудачные роды очень огорчили императора, он продолжал гневаться, он хотел внука!»
Из дневника Смирновой-Россет.
* * *
«При лейб-уланском полку, которым командовал великий князь Константин Павлович, состоял ветеринар по фамилии Тортус, прекрасно знавший свое дело, но редчайший пьяница.
Тортус разыгрывал в полку роль Диогена и своим ломаным русским языком говорил правду в лицо всем, великому князю, называя всех на “ты”. Константин Павлович очень любил Тортуса и никогда не сердился на его грубые ответы и выходки.
Однажды во время похода великий князь, приехав на бивуак, спросил Тортуса, хорошо ли ему при полку?
– В твоем полку нет толку! – отвечал старик и, махнув рукой, ушел без дальнейших объяснений.
Раз великий князь постращал за что-то Тортуса палками.
