Проделав за три дня 65 миль, 13 ноября Вашингтон был в форте Ли. Грин был уверен, что форт Вашингтона удастся удержать, тем более что его гарнизон удвоили, доведя почти до двух тысяч солдат. Странно, Вашингтон, еще в сентябре отказывавшийся покидать Нью-Йорк, теперь хотел бежать отсюда прочь, а Грин, ратовавший тогда за отступление, теперь намеревался отстаивать последний клочок этой земли, якобы преграждавшей англичанам путь в Филадельфию. Еще одно отступление окончательно подорвет дух и без того деморализованной армии, уверял он главнокомандующего.
Форт Вашингтона представлял собой неправильный пятиугольник на вершине отвесной скалы над рекой; его стены были земляными, а за ними — ничего. Войскам негде было укрыться, воду можно было брать только внизу; никакой осады форт не выдержал бы, это ясно. Но Грин был так красноречив, а намерения британцев непонятны…
Вашингтон не знал, что еще 2 ноября штабной офицер Уильям Демонт переметнулся к противнику и доставил копии, собственноручно снятые с планов форта Вашингтона, с указанием расположения орудий. А еще прежде того в руки британцам попала сумка с письмами Вашингтона, Рида и других офицеров, оставленная без присмотра беспечным гонцом, отправленным в Филадельфию, на постоялом дворе в Трентоне. В одном из писем говорилось, что Вашингтон разделил свои силы.
Генерал Хоу составил план, в котором главная роль отводилась гессенцам.
В полдень 15 ноября уже известный нам полковник Джеймс Патерсон под белым флагом доставил полковнику Магоу, коменданту форта Вашингтона, ультиматум: сдавайтесь или будете уничтожены. Магоу немедленно ответил, что намерен оборонять форт до последней возможности (он надеялся ускользнуть через реку под покровом темноты). Грин немедленно отправил гонца к Вашингтону, ушедшему с армией за шесть миль; тот прискакал обратно и к ночи был в форте Ли. Грин и Патнэм бодро доложили, что войска настроены по-боевому и будут обороняться. Той же ночью, не замеченные американцами, 30 британских плоскодонок тихо окружили форт Вашингтона.
Утром главнокомандующий с Грином, Патнэмом и Хью Мерсером из Виргинии пересекли Гудзон, чтобы «решить, как лучше действовать». Едва их лодка отчалила от берега, как над водой раздалось эхо пушечного выстрела: начался штурм. Высадившись на противоположном берегу, четыре генерала вскарабкались по отвесному утесу наверх, но оттуда не было видно, что происходит в форте. Опасаясь за Вашингтона, подчиненные уговаривали его вернуться, вызываясь по очереди вести наблюдение, но Вашингтон решил, что лучше уйти всем вместе. Через четверть часа после их ухода на этом месте появились англичане.
После основательной артподготовки четыре тысячи гессенцев генерала фон Кнюпхаузена перешли Королевский мост с севера, англичане Корнуоллиса вместе с батальоном шотландцев подошли с востока, форсировав Гарлем на плоскодонках, еще три тысячи, под началом лорда Перси, явились с юга, и к десяти утра генерал Хоу бросил в атаку восемь тысяч солдат — вчетверо больше, чем было защитников форта.
Под огнем виргинских и мэрилендских стрелков гессенцы упорно лезли в гору. Американцев было слишком мало, чтобы оборонять столь протяженные позиции; единственный выход — укрыться за стенами форта, и они со всех ног бросились наверх, падая, задыхаясь, боясь не успеть. К часу дня все защитники заперлись внутри. Еще через час Кнюпхаузен потребовал, чтобы они сдались. В три часа Магоу капитулировал, а около четырех весь гарнизон покинул форт: 2837 американцев проходили между двумя шеренгами гессенцев и сдавали оружие.
Британцы были поражены тем, что увидели: большинству пленных было меньше пятнадцати лет или за шестьдесят; солдаты не могли смотреть без смеха на босых оборванцев.
Единственным человеком, к которому они прониклись уважением, стала Молли Корбин, жена солдата из Пенсильвании Джона Корбина: она сражалась рядом с мужем, а когда того убили, заняла его место возле орудия и палила, пока ей не оторвало руку ядром. Ей разрешили вернуться домой.
После сражения при Бруклине в плен попало около тысячи американцев, теперь же — почти втрое больше, с оружием, инструментами, 146 пушками. Их ждал настоящий ад: британцы держали пленных, включая больных и раненых, в битком набитых сырых и холодных сараях и хлевах или плавучих тюрьмах, где они умирали сотнями. И ведь этого можно было избежать!
Вашингтон глухо рыдал от бессилия, созерцая эту трагедию с противоположного берега. «Я с ума схожу от обиды, горя и сожаления», — писал Грин Ноксу, прося сочувствия и дружеского утешения. Что теперь будут думать о них обоих, в особенности те, кто, по их милости, оказался в плену? Генерал Ли в ярости рвал на себе волосы. «Я предвидел, предсказывал, что это случится», — писал он доктору Бенджамину Рашу, влиятельному члену Конгресса. По его уверениям, при расставании он внушал Вашингтону: «Выведите гарнизон, или они все погибнут». «Если бы у меня была власть, я совершил бы много хорошего, но я уверен, что вы никогда никого не наделите необходимой властью», — заносчиво заявлял он Рашу, а Вашингтона корил за то, что он прислушивается к мнению людей «ниже себя», имея в виду Грина.
Вашингтон не считал Грина ниже себя. Он тоже был подавлен, удручен, но не настолько, чтобы прогнать человека, которому мог доверять, зная, что тот думает прежде всего об общем деле, а уж потом о себе. Грин успел проявить себя, Вашингтон знал его сильные стороны и высоко ценил. Не судите, да не судимы будете. В свое время он тоже набил себе шишек. Опыт приобретается болезненно…
Через три дня четыре тысячи британцев и гессенцев темной ночью, под проливным дождем, пересекли Гудзон и высадились выше по течению, над фортом Ли. Возглавляемые Корнуоллисом, они вскарабкались по почти вертикальной тропе на отвесный берег, густо поросший лесом, и двинулись к форту. Один местный фермер успел предупредить американцев об атаке; Вашингтон примчался туда и сам отдал приказ: покинуть форт немедленно! Всё пришлось бросить: ружья, обоз, сотни палаток, даже завтрак, варившийся на костре. К приходу англичан форт был пуст, только в погребе с запасами рома валялась дюжина мертвецки пьяных солдат.
Вашингтон с остатками армии спешно отступал через реку Хакенсак в Нью-Джерси.
ГЕРОЙ
После дождей дорога превратилась в топкое месиво жидкой грязи. Замерзшие, голодные, оборванные люди с ногами, обмотанными тряпками, оскальзывались, падали, поднимались и брели дальше. В хвосте колонны верхом ехал Вашингтон. Он был ближе всех к врагу, и это производило на людей сильное впечатление. Он только что потерял почти треть своей армии, но его лицо было по-прежнему невозмутимым; он являл собой аллегорию достоинства.
Однако в письме генералу Ли от его невозмутимости не осталось и следа: люди сломлены и обескуражены; он не сможет дать отпор неприятелю и просит Ли как можно скорее прийти к нему на помощь, пока еще не поздно. Просит — не приказывает.
Генерал продиктовал это письмо Джозефу Риду, велев немедленно отправить с нарочным. К посланию Вашингтона Рид тайком приложил свое: «Не подумайте, что я льщу или восхваляю Вас в ущерб другому, но, признаюсь, я думаю, что лишь благодаря Вам наша армия и свобода Америки, от нее зависящая, еще не вполне потеряны… Вы обладаете решимостью — качеством, которого часто не хватает иным достойным умам… О, генерал! Нерешительный ум — одно из величайших несчастий, какие только могут обрушиться на армию. Как часто я сожалел об этом за время нынешней кампании…»
