Однако события развивались иначе.
Сигизмунд обставил отправку Владислава условиями, позволяющими оттянуть ее на неопределенный срок. Более того, он сам вознамерился принять от русских присягу и, следовательно, править Россией вместо Владислава. В октябре-ноябре 1610 года Гонсевский «…для большей безопасности… ввел в Кремль несколько сот немцев, вооружил их хорошо пушками, взял в полное свое управление ворота, стены и весь город… а участников заговора одних казнил, а к другим, из опасения волнений, должен был отнестись с послаблением и снисхождением». Уже с ноября в Москве принялась хозяйничать покорная Сигизмунду пропольская администрация во главе с боярином М.Г. Салтыковым. Боярское правительство утратило власть и влияние. Король раздавал направо и налево поместья и должности, как полновластный государь московский.
О королевских намерениях насчет Владислава, высказанных ясно, однозначно, в официальных документах, Москва узнала в начале декабря 1610 года, не позднее 6-го. О желании Сигизмунда занять место русского государя — самое позднее 30 ноября, за шесть суток до празднования Николина дня. Салтыков со своим приспешником Федором Андроновым явились к патриарху с требованием благословить крестоцелование на имя Сигизмунда, но потерпели неудачу. Тогда они привели к Гермогену формального лидера боярского правительства князя Ф.И. Мстиславского и повторили требования. Гермоген отказал им. Более того, в Николин день святитель собрал москвичей и добился у них отказа присягать Сигизмунду. Патриарх обличил криводушие поляков, ни во что поставивших прежние договоренности.
11 декабря был убит Лжедмитрий II. Через несколько дней об этом узнали в Москве.
Чуть погодя Сигизмунд известил, что готов отправить Владислава на царство, москвичам лишь надо набраться терпения. После того, как были нарушены основные русско-польские договоренности, это заявление прозвучало откровенным издевательством. В ответ патриарх отправил столь же издевательское послание.
Всё это — известия о смерти Самозванца, письмо короля с обещанием отправить Владислава а Москву и ответ патриарха — дела второй половины декабря 1610 года.
Очевидно, к декабрю 1610 года относится и собрание книжников, о котором рассказывает князь Хворостинин.
25 декабря по католическому стилю или 15-го по православному, поляки обнаруживают первые патриаршие грамоты, отправленные на юг — воинству, которым еще несколько суток назад управлял Тушинский вор. А уже в первых днях января 1611 года Гермоген встречает нижегородцев Пахомова с Мосеевым, сидя на разграбленном дворе, не имея ни бумаги, ни писцов. В этот промежуток уместились первый открытый конфликт патриарха с поляками и Салтыковым, «уличение» Гонсевским, первое ограничение свободы Гермогена, первый нажим на него — угрозы, разорение Патриаршего двора, отъем слуг.
Итак, самые ранние грамоты Гермогена, о которых известно из исторических источников, относятся к десятым числам декабря 1610 года. Затем, в конце декабря — начале января, главу Церкви лишили возможности писать. Но он снабдил представителей Нижнего Новгорода грамотами москвичей, смолян, а также дал устное благословение на сбор земского войска.
К 8 января 1611 года Гермоген вновь получил возможность писать. Вдогонку нижегородцам он отправил письмо, где подтверждал все то, о чем сообщил устно при личной встрече с Пахомовым и Мосеевым. 9 января другое письмо полетело к первым вождям начинающегося движения — Просовецкому, Черкашенину. Оба послания оказались в руках поляков, но Гермоген вряд ли ограничился только их отправкой, поскольку известна еще как минимум одна его грамота, сохраненная владыкой Рязанским и предъявленная впоследствии князю Хворостинину. Примерно тогда же — во второй половине декабря или первой декаде января — устно ли, письменно ли, патриарх побудил к действию и Прокофия Ляпунова. Возможно, именно ему было адресовано послание, оставшееся у рязанского архиерея.
Отчего же патриарх не составлял подобных посланий раньше?
По трем причинам.
Во-первых, оставалась надежда на то, что Владислав примет православие.
Во-вторых, Сигизмунд не высказывал явно своих притязаний на русский престол.
В русской дипломатической документации четко обрисованы побудительные мотивы Гермогена. Весной 1613 года, после того, как Земский собор избрал новым царем Михаила Федоровича Романова, к Сигизмунду III отправился гонец Денис Оладьин. Его бумаги среди прочего содержали ретроспективное изложение русско-польской борьбы. О событиях конца 1610 года говорилось следующее: Владислав не приехал, договорные статьи, скрепленные крестоцелованием Жолкевского, оказались отставлены, а пропольская администрация принялась «в Московском государстве всяких людей прельщати и приводити на то, чтобы всякие люди в Московском государстве целовали крест… Жигимонту королю мимо сына его Владислава королевича, и быти б Московскому государству под государем вашим Жигимонтом… к Польше и к Литве; а о сыне его о королевиче Владиславе все учали отказывать, что быть ему на Московском государстве не мочно. И видя такие злые дела, великий святейший Ермоген… разжегся во Христе верою и поборая по нашей истинной православной хрестьянской вере греческого закона, как… истинный пастырь наш и учитель, не хотя дать Богом избранного стада своего волком и хищником в разхищенье, тех изменников Михаила Салтыкова с товарыщи в их злых делех обличал, и многих от них, злодеев, и от Олександра Гасевского (Гонсевского. — Д. В.)…».
В-третьих, оставался в живых Лжедмитрий II — странный государь эфемерной южнорусской державы со столицей в Калуге. Куда, на какие освободительные подвиги, на какое стояние за веру звать его бойцов, когда их возглавляет мошенник, фальшивка?!
Московская знать, допустим, переписывалась со Лжедмитрием II еще в те времена, когда Василий IV оставался на троне. Так, в дневнике литовского военачальника Яна Петра Сапеги имеется запись, прямо свидетельствующая о тайных сношениях между Москвой и Калугой в конце июня 1610-го: «В тот же день… Е[го] М[илость] царь (Лжедмитрий II. — Д. В.) получил известие из Москвы от патриарха и других бояр, сообщавших о большой расположенности всех к Е[го] М[илости] царю». Речь идет о «тушинском патриархе» — митрополите Филарете (Романове), который в ту пору находился в столице. Настоящий же патриарх до последней крайности честно поддерживал государя Василия Ивановича. Мог ли он вести переписку с бывшими тушинцами после падения Василия IV, но до смерти Лжедмитрия II? Теоретически — да, мог. Армия Самозванца включала в себя некоторое количество немецких наемников, литовцев, татар, черемисы, однако основная ее часть состояла из русских православных людей — паствы Гермогена. Там хватало, конечно, отпетых злодеев, в основном из казаков, давно не веривших ни в Бога, ни в беса. Но казаки бывают разные: даже в ту неистовую пору и даже среди самого антигосударственного элемента Смуты встречались люди большой веры. Кроме того, под стягами Лжедмитрия шли не только казаки, но и дворянские сотни, а предводительствовал ими знатный человек, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Стоит приглядеться к одному нюансу: первое послание Гермогена изо всех, нам известных, поляки перехватили 15 декабря. Между тем известие о гибели Лжедмитрия могло дойти в Москву в самом лучшем случае дня за три-четыре — при большом поспешении. Выходит, Гермоген должен был отреагировать на эту весть моментально, его враги столь же быстро доложить Гонсевскому, а он сей же час отрядить конный отряд на перехват, чтобы патриаршая грамота попала в руки поляков на четвертый день после смерти Самозванца. Возникает сомнение: так ли быстро сел за письмо Гермоген? Или, может быть, он давно имел связи с кем-то из формальных сторонников Самозванца, давно переписывался с ними и в решающий момент мог рассчитывать: с этой стороны беда не придет, скорее, оттуда стоит ждать помощи? Ушел Лжедмитрий, освободив руки людям, которые давно искали другого руководства, так надо действовать! Впрочем, лучше оставить это предположение в ранге гипотезы — нечем его доказывать.
