Книга Жена смотрителя зоопарка - Диана Акерман

Ty jeszcze o tym nie wiesz dziewczyno,Ze od niedawna jesteś przyczyną,Mych snów, pięknych snów,Ja mógłbym tylko wziąść cię na ręce,I jeszcze więcej niż dziś,Kochać cię.Ты пока того не знаешь,Девочка моя, что во сне уже давноТы ко мне приходишь.Если б мог тебя обнять я,Девочка моя, то тогда еще сильнееЯ тебя любил бы.

Лицо Галины немного раскраснелось от этих воспоминаний, сохранившихся среди более трагичных образов, оставленных войной. Если кто-то из обедавших рядом людей и слышал Галину, то не подал виду, а я, бросив взгляд на архипелаг столиков, поняла, что примерно из пятидесяти человек лишь она одна была в возрасте помнивших войну.

Рысь, инженер-строитель и сам отец, живет сейчас в центре Варшавы, в восьмиэтажном доме без лифта и без животных. «Собака не смогла бегать по ступенькам!» – пояснил он, пока мы переходили с площадки на площадку. Высокий и стройный, в свои семьдесят лет он как будто создан для хождения по лестницам, дружелюбный, гостеприимный, но и несколько подозрительный, – неудивительно, учитывая, что уроки войны он впитал с раннего детства. «Мы жили от момента до момента», – сказал Рысь, сидя в своей гостиной и разглядывая фотографии родителей, множество их книг, рисунок зубра в рамке и набросок его отца. В детстве жизнь в зоопарке вовсе не казалась ему необычной, говорил он, потому что «это было все, что я знал». Он рассказывал, как смотрел на бомбу, упавшую рядом с виллой, и понимал, что находится достаточно близко и его убило бы, если бы бомба взорвалась. Он помнил, как позировал Магдалене Гросс, просиживая долгими часами, пока она мяла глину; она по-настоящему этим жила, и ему было приятно жизнерадостное внимание художницы. От него я узнала, что его мать в теплое время года уставляла верхнюю террасу виллы цветочными ящиками, особенно она любила анютины глазки, цветы с задумчивыми личиками, из музыки предпочитала Шопена, Моцарта и Россини. Несомненно, некоторые мои вопросы казались ему странными: я надеялась узнать о том, какими духами пользовалась его мать, как она двигалась, как жестикулировала, какой у нее был голос, как она причесывалась. На все подобные вопросы он отвечал «Обыкновенно» или «Нормально», и скоро я поняла, что эти дорожки памяти он либо избегает, либо не хочет показывать их. Его сестра Тереза, родившаяся в конце войны, замужем, живет в Скандинавии. Я пригласила взрослого Рышарда сходить на виллу вместе со мной, и он любезно согласился. Пока мы изучали дом его детства, осторожно перешагивая декоративные пороги в форме наковален, меня поражало, что он проверял свою память, сравнивая то, что было, с тем, что стало, в точности как делал это в детстве, когда они с Антониной вернулись в разбомбленный зоопарк в конце войны.

По иронии судьбы, которой пронизана вся история, Берлинский зоопарк был жестоко разбомблен, как и Варшавский зоопарк, и Лутцу Геку пришлось столкнуться с теми же заботами и трудностями, какие он навязал Жабинским. В своей автобиографии «Мое приключение с животными» он трогательно описывает свой смертельно раненный зоопарк. В отличие от Жабинских, он точно знал, что ждет его зверей, ведь он своими глазами видел это в Варшаве, о чем, однако, никогда не упоминал. Его животные, привезенные с сафари, обширная коллекция фотографий и многочисленные дневники к концу войны куда-то исчезли. Когда Красная армия перешла в наступление, Лутц покинул Берлин, чтобы его не арестовали за разграбление зоопарков Украины, и остаток жизни провел в Висбадене, выезжая на охоту в другие страны. Лутц умер в 1982 году, через год после брата Хайнца. Сын Лутца, тоже Хайнц, иммигрировал в 1959 году в США и поселился в Катскильских горах, где завел маленький зоопарк, прославившийся своим табуном лошадей Пржевальского, потомков тех, которых удалось сохранить в войну его дяде Хайнцу. Одно время в Мюнхенском зоопарке был самый большой табун лошадей Пржевальского за пределами Монголии (некоторые из них были украдены из Варшавского зоопарка).

За время войны около трехсот человек сделали остановку в Варшавском зоопарке, направляясь к следующей станции в своей скитальческой жизни. Ян всегда чувствовал и говорил вслух, что истинной героиней этой саги была его жена Антонина. «Она боялась возможных последствий, – рассказывал он Ною Клайджеру, бравшему интервью для израильской газеты „Едиот Ахронот“, – ее охватывал ужас при мысли, что нацисты отомстят нам и нашему сыну, она боялась смерти, и все-таки она держала все страхи при себе и помогала мне [в моей подпольной деятельности], ни разу не попросив меня остановиться».

«Антонина была домохозяйкой, – сказал он Данке Нарниш из другой израильской газеты, – она не была вовлечена в политику или войну, она была скромной и застенчивой, но, несмотря на это, играла ключевую роль в спасении других и никогда не говорила об опасности».

«Ее смелость могла обезоружить даже самого серьезного врага, – сообщил он анонимному корреспонденту, прибавив, что ее сила проистекала из любви к животным. – Она не просто идентифицировала себя с ними, – пояснил он, – она иногда как будто стирала с себя человеческие черты и становилась пантерой или гиеной. И тогда, впитав их бойцовские инстинкты, она восставала как бесстрашная защитница своего вида».

Репортеру Ярону Бекеру Ян объяснял:

«Она получила весьма традиционное католическое воспитание, но это ее не останавливало. Напротив, это усиливало ее решимость оставаться верной себе, следовать велениям своего сердца, даже если это означало идти на большое самопожертвование».

Изучая особенности характера спасателей, Малка Друкер и Гэй Блок проинтервьюировали более сотни человек и выяснили, что спасатели обладают некоторыми общими основополагающими чертами. Обычно они решительны, у них быстрый ум, они идут на риск, независимы, предприимчивы, отличаются открытым сердцем, непокорностью и чрезвычайной гибкостью – они способны перестраивать планы, отказываться от привычек или мгновенно менять устоявшийся быт. В своем большинстве это нонконформисты, и, хотя многие из них всерьез придерживаются принципов, за которые готовы умереть, они не считают себя героями. Как правило, они говорят так, как говорил Ян: «Я просто выполнял свой долг – если вы можете спасти чью-то жизнь, ваш долг – попытаться это сделать». Или: «Мы делали это, потому что так было правильно»[98].