,изо всех самая короткая, потому как, явь это или сон следует ещё разобраться, и героев в ней нет, как нет уже и лиц, на эти роли претендовавших
Глава I
Видно, и этому должно было случиться. Весь на нервах последнюю неделю засиделся я в который раз до позднего вечера над делом коллекционера Семиножкина, расслабившись в тишине, и не заметил, как задремал прямо за столом в своём кабинете.
Сплю или наяву грезится? Не понять. Глаз не открывал, а вижу. Вот они. Двое. В одной команде были до последнего, до смерти. И смерть приняли, как им положено. Не в постели. Правда, и не в бою, но от чужой руки. Борцы… И были всегда во главе людской толпы.
А здесь вроде нет. Здесь, кажется, по разные стороны… И вот ещё что… Не комната это вовсе. Каземат кремлёвский, приспособленный под гауптвахту 11-й Красной армии. В девятнадцатом, когда отступать ей уже под обрез, когда белые город со всех сторон обложили, а внутри тиф и из каждого угла мерещится измена, казалось бы, свои, рабочие, а и те за винтовки хватаются, военные в Кремле укрылись. Тут и стены потолще, повыше – оборону держать, и подземные ходы, если что. Под Троицким собором и в наше время в земле сломанные штыки отыскивались пацанами и краеведами.
Церковнослужителей сразу убрали, только владыка – архиепископ Митрофан в Успенском соборе до последнего держался, но и его попёрли под угрозой расстрела за неповиновение. Штаб армии в храмах разместился. Вот она, решётка в каменном оконце, а за коваными дверьми стража с винтовками. Только в этот раз арестант особый. Поэтому и стерегут его не простые бойцы, а гвардейцы Железного отряда самого Мины Аристова.
Арестант будто преклонился, от оконца глаз и головы не отрывает, свободой не надышится. Этот тощенький, как плеть, человек – Атарбеков. Он тяжело болен, у него туберкулёз в острой форме. Но тот самый. Георгий Александрович Атарбекян. Гроза предателей, заговорщиков и бандитов. Председатель Особого отдела армии, а попросту – реформированного губчека.
А маленький, коротенький, крепенький, словно отлитый из стали, вышагивает вокруг арестанта по каземату; его ногам, хотя и обутым в сапоги, почему-то горячо, поэтому он не ходит, а бегает; обличьем генерал, но в гражданском: френч, галифе без погон и знаков различия. В ту пору их много объявилось. Попадались настоящие – из бывших царских служивых, но больше самостийные, авантюристы, как Махно, Котовский, Дыбенко и прочие.
А этот – Киров. Сергей Миронович. Любимчик Иосифа Виссарионовича. Или враг уже скрытый? У них не поймёшь. У них это так законспирировано!.. Это недавно стало известно, что Сталин, как в ЦК пришёл, так по специальному аппарату всех членов Центрального партийного комитета большевиков прослушивать начал, они же чуть не с детских лет подпольщики – фамилии не свои, всё клички, исторические хроники вместе с биографиями столько раз переписывали, поэтому пытаться истину установить – сложное и неблагодарное занятие. Конечно, специально так всё – чем больше тумана, тем легче потом оправдать: Гражданская война, мол, брат на брата, сын на отца, где ж её, истину, добыть?..
Но Киров узнаваем. С квадратной твёрдой физиономией, простоватый, как на редких фотографиях. Он не любил фотографироваться. Это след. А след опасен политику. Но как ни боялся он их, а именно фотографии сыграли с ним злую шутку.
У него, оказывается, и паспорта не было до особого случая, пока не спохватились. А случилось это опять же у нас и в то же неспокойное время. Но, конечно, известно стало через десятки и десятки лет – опять же краевед раскопал.
Вот они какой настырный, неудобный, а для некоторых «борцов» даже вредный народец – суёт, куда ни просят и даже не пускают, длинный свой нос и отыскивает порой такое!.. Из тайных чёрных дыр, из бездонных глубин, из самого паучьего гнезда достаёт!..
А случилось с Кировым следующее. Попалась на глаза одной девице, работавшей при власти, фотография отпетого политического бандита. Проявив бдительность, она добросовестно задурила головы некоторым членам Реввоенсовета, будто на фото не кто иной, как недавно присланный из Москвы со специальной экспедицией человек, присвоивший себе фамилию Кирова. И ведь засомневались солидные члены! И не просто засомневались, а поверили, так как было отчего – уж больно бесчеловечно и свирепо повёл себя присланный начальник! Вместе со своим помощником из Пятигорска, который на Кавказе не брезговал лично кромсать саблей непокорных, эти двое за несколько месяцев расстреляли более двухсот человек: за что про что не отчитывались, газета лишь успевала списки расстрельные публиковать.
Поэтому и засомневались члены Реввоенсовета, обеспокоившись и за собственные головы – не было гарантий, что завтра ночью не придут за ними. А обеспокоившись да объединившись, прижали председателя Ревкома в его же кабинете и начали пытать насчёт доказательств – а тот ли ты, за кого себя выдаёшь?.. Уж больно очевидно сходство на фотографии с заклятым врагом, а расстрелы бесконечные – опять же жуткое подтверждение… Кто возьмётся просветить твою личность? Киров за паспортом, но не нашлось! И предъявить нечего. Не то, чтобы он паспорта с собой не носил, у него вовсе его не было! Как товарищ Ленин или ещё какой чиновник из Совнаркома выписал справку без фотографии, что податель бумаги никто иной, а он самый и есть, так с тех пор при нём ничего не водилось. Но кто тогда спрашивать бы решился? К маузеру, кожанке другой бумаги не требуется. А тут маузер уже отобрали сомневающиеся чужаки, а дружков рядом никого…
Киров на Куйбышева стал кивать, но для местных ещё один приехавший из Москвы не авторитет. Трагикомичная ситуация всё же без крови тогда разрешилась, но потребовалось вмешательство самого Ульянова. Железному Феликсу уже так не верили, скоро и его самый прозорливый Иосиф Виссарионович начал подозревать во многих грехах и отправил железными дорогами управлять да пацанов беспризорных отлавливать, подальше от тайных партийных интриг. Тот там и умер внезапно от страшной болезни, в которой сомневаются до сих пор.
Но это всё потом. А сейчас в этом странном сне все они ещё живые. Живы и эти двое. Только теперь арестован другой. И Киров к нему прибежал из-за веской причины, посерьёзней истории, нежели у него самого с той проклятой фотографией вышла.
Они вроде как разговор ведут. И до меня их слова доносятся:
– Зачем ты его убил, Георгий?
Эхом в пустом каземате под потолками, полушариями, высившимися над их пригнутыми заботами головами, двоится, троится вопрос. И мне, даже спящему, становится не по себе и жутко.
