Я еле разобрал, что кричит из соседней комнаты Энджи:
— Вик, у меня сейчас барабанные перепонки лопнут! Коул, закрой эту дурацкую дверь!
Я захлопнул дверь комнаты.
— Клево, — сказал я Виктору.
Он бросил мне одну из палочек. Она просвистела над головой, и мне пришлось подскочить с места, чтобы поймать ее.
Я забарабанил по тарелкам.
— Виктор! — рявкнула Энджи.
— Это волшебные руки! — заорал он в ответ.
— Когда-нибудь люди будут платить деньги за возможность послушать! — крикнул я.
Виктор ухмыльнулся и одной палочкой выбил стремительную дробь.
Я еще раз грохнул по тарелкам, чтобы позлить Энджи, и повернулся к Виктору.
— Ну как? — спросил он и снова заколотил по своим барабанам, наподдав в процессе по палочке, которую я держал в руке.
— Значит, ты готов ввязаться в эту затею? — спросил я его.
Виктор опустил свою единственную палочку. Его взгляд был устремлен на меня.
— Что за затея?
— «Наркотика», — сказал я.
Сейчас, на ледяном пронизывающем ветру, в последних лучах солнца я протянул руку и коснулся меха на загривке Виктора.
— Я хотел сбежать, — произнес я хрипло. Голос у меня дрожал. — Я хотел забыть все. Я думал… думал, что мне нечего терять.
Волк лежал на земле, маленький, серый и неподвижный в скудеющем свете. Мертвый. Я все смотрел и смотрел ему в глаза. Ни в коем случае нельзя было забывать, что это не волк. Это Виктор.
— И у меня это получилось, Виктор. — Я покачал головой. — Ты меня понимаешь? Когда ты волк, все исчезает. Это именно то, чего я и хотел. Как же это хорошо. Абсолютное забвение. Я мог бы быть сейчас волком и ничего бы этого не запомнил. Как будто ничего и не было. Мне было бы наплевать, что тебя больше нет, потому что я не помнил бы, кто ты такой вообще.
Краешком глаза я заметил, как Сэм отвернулся в сторону. Он не смотрел на меня, не смотрел на Грейс.
Я закрыл глаза.
— Вся… эта… боль. Эта… — Голос снова предательски дрогнул, но я не мог позволить себе умолкнуть. Я открыл глаза. — Вина. За то, что я с тобой сделал. За то, что всегда делал с тобой. Они… они бы исчезли. — Я умолк, потер лицо рукой. Мой голос был почти неразличим. — Но я ведь всегда так и поступаю, да, Вик? Все порчу, а потом сваливаю?
Я протянул руку и коснулся передней волчьей лапы; мех был колючим и холодным на ощупь.
— Ох, Вик, — сказал я, и у меня перехватило горло. — Ты был настоящий мастер. Волшебные руки.
Никогда больше у него не будет рук.
Все остальное я вслух произносить не стал.
«Больше этому не бывать, Виктор. Хватит с меня бегства. Прости, что пришлось заплатить такую цену за то, чтобы я прозрел».
Краешком глаза я заметил какое-то движение в темноте.
Волки.
Будучи человеком, я никогда еще не видел их в таком количестве, но теперь все вокруг просто кишело ими. Десять? Двенадцать? Они были довольно далеко, и я почти убедил себя, что эти смутные тени мне мерещатся.
Грейс тоже не сводила с них глаз.
— Сэм, — прошептала она. — Бек.
— Я знаю, — сказал он.
Мы все замерли, выжидая. Непонятно было, надолго ли пришли волки и собираются ли подойти поближе. Я сидел на корточках рядом с Виктором и думал, что эти мерцающие глаза для каждого из нас означают свое. Для Сэма — прошлое. Для меня — настоящее. Для Грейс — будущее.
— Они пришли попрощаться с Виктором? — вполголоса спросил Сэм.
Ему никто не ответил.
Я вдруг понял, что единственный оплакиваю Виктора настоящего.
Волки оставались на своих местах, призрачные в сгущающихся сумерках. Наконец Сэм обернулся ко мне и спросил:
— Ты готов?
По-моему, к такому вообще нельзя быть готовым, но я все же накрыл голову Виктора простыней. Мы с Сэмом подняли тело — оно показалось совсем невесомым — и бережно опустили в могилу под взглядами Грейс и стаи.
В лесу стало совершенно тихо.
Грейс наконец поднялась на нетвердые ноги, прижимая руку к животу.
Сэм вздрогнул: один из волков затянул свою песнь. Звук был негромкий и скорбный, невероятно похожий на человеческий голос.
Один за другим к хору присоединились остальные волки; чем гуще становились сумерки, тем громче звучал этот многоголосый плач, заполняя собой каждый овраг, каждую ложбину в лесу. Он пробудил во мне обрывки волчьих воспоминаний, погребенных где-то в глубинах памяти, в которых я, вскинув к небу морду, призывал весну.
Эта поминальная песнь, как ничто другое, донесла до моего сознания то, что остывшее тело Виктора лежит в холодной могиле, и я вдруг понял, что щеки у меня мокрые, и уткнулся лицом в ладони.
Когда я опустил руки, то увидел, что Сэм подошел к Грейс и поддерживает ее, чтобы не упала.
Изо всех сил, наперекор осознанию неизбежного — что в конце концов всем нам придется потерять самое дорогое.
45
СЭМ
Не знаю, кто выглядел хуже, когда мы вернулись в дом. — Коул, сам не свой от горя, или Грейс с огромными глазами на бледном как мел лице. На них обоих было больно смотреть.
Коул вошел в столовую и опустился на стул. Я усадил Грейс на диван и сел рядом; я собирался включить радио, поговорить с ней, заняться хоть чем-нибудь, но был совершенно измочален. Так мы и сидели в тишине, погруженные каждый в свои мысли.
Примерно через час хлопнула задняя дверь, мы все вскинулись, но это оказалась Изабел, в своем белом пальто с меховой опушкой и бессменных сапогах. Она перевела взгляд с Коула, который сидел за столом, уткнувшись лбом в скрещенные руки, на меня, а с меня на Грейс, чья голова лежала у меня на груди.
— Твой отец приезжал, — сообщил я, потому что ничего более умного придумать не смог.
— Я знаю. Увидела, когда все уже закончилось. Я не знала, что он собирается привезти тело сюда. — Руки у Изабел были судорожно прижаты к бокам. — Слышал бы ты, как он злорадствовал, когда приехал домой. Я только после обеда смогла вырваться из дома, сказала, что еду в библиотеку, потому что если он чего-то не знает, так это часы работы библиотеки. — Она помолчала, покосилась на застывшего в одной позе Коула, потом снова посмотрела на меня. — Кто это был? Я имею в виду, волк.
Я взглянул на сидевшего за столом Коула. Он не мог нас не услышать.
— Виктор. Друг Коула.
Внимание Изабел вновь переместилось на Коула.
— Я думала, у него нет друзей… — Она, видимо, поняла, как жестоко прозвучали ее слова, и добавила: — Здесь.
