— Кто такая «Даша»?
— Я говорила, дочка Аркадия.
Юля заробела. Ведь они не известили родителей и о рождении Даши. Генри. Больница. Следователи. Всё сразу.
Она стояла столбом посреди платформы вместо того, чтобы вести родителей к машине. Их обходили люди, а потом уже не обходили, потому что на платформе никого не осталось. Никакая сила не сдвинет её с места.
— Когда родилась дочка? Почему не известили? — допрашивал её отец.
А мать спросила:
— Долго будем стоять под дождём? — Приказала: — Веди домой. — И быстрым шагом пошла к вокзалу.
Не благодаря, вопреки им вырос Аркадий, как вопреки маминым, всегда занятым собой, эгоистичным родителям выросла мама. Это сейчас бабка с дедом помягчели. Бажен говорил — расспрашивали его о жизни, закармливали, вылизывали, «даже по головке гладили», как ребёнка.
К машине шли молча — два лайнера из льдов Арктики.
В машине отец спросил, ткнув в сиденье:
— Чья?
— Моя.
— Сама заработала, или Аркашка подарил?
Она не ответила, словно закостенела.
В тот день она ранним утром получила права. Аркадий привёз её с экзамена домой и сразу уехал вместе с Игорем, на его машине. Вернулся к обеду. Подошёл к ней близко, склонился, шепнул в ухо:
— Выйдем со мной, а?
Его лёгкое дыхание, его шёпот… почему-то он всегда шёпотом говорил «Я люблю тебя», словно голос мог обесценить эти слова. И его шёпот уже был вестником этого — «Я люблю тебя».
Она сразу сомлела и сидела слабая, как во время близости.
— Идём, не бойся. Боюсь я, вдруг не понравится?
Поначалу ничего не поняла. Вышла, а перед подъездом — новенькая палевая машина. Стала оглядываться. Аркадий поймал её руку, вложил ключи.
— Твоя! — сказал робко.
— Что «моя»? — не поняла она.
— Машина. Прокатишь?
Сейчас этот день вернулся.
Они сидят рядом в пахнущей заводом машине, не обжитой, без смешных пустяков и талисмана.
Она осторожно всовывает ключ в замок зажигания, поворачивает. И они едут.
— Где ты воспитывалась? — спрашивает отец.
Она останавливает машину у обочины и вдруг говорит, удивляясь самой себе:
— Интересно было бы узнать, где воспитывались вы. Попрошу звать меня на «вы». Это первое. И второе. Прекратите обвинять меня, допрашивать и разговаривать со мной, как с подсудимой. Мы с Аркашей любили друг друга, я ни в чём ни перед ним, ни перед вами не виновата. А если я вам так сильно не нравлюсь, потерпите, мы в первый раз встретились и расстанемся навсегда. Ясно?
Она повернулась к ним обоим — к отцу, сидящему на переднем сиденье, рядом с ней, и к матери, сидящей за отцом.
— Полно, — сказала мать. — Мы не хотели обидеть тебя. Аркаша говорил, вы хорошо живёте. Это мы от горя обезумели.
— Я тоже обезумела, — сказала Юля и стронулась с места.
Дома их встретила Ася. Она вышла на скрежет ключа с Дашей на руках. Даша улыбалась и тянула руки к Юле.
— Познакомься, Дашенька, это твои бабушка с дедушкой, — сказала Ася.
Наверное, секунду тянулась пауза, но в эту секунду в чопорной, суховатой женщине прорастала бабушка.
Но вот она уронила сумку, съёжилась в непривычной улыбке и на цыпочках, вытянув голову, как гусыня, двинулась к Даше. Секунда, и Даша оказалась на руках у неё, а женщина зажмурилась.
Даша потянула к себе голубой шарф с шеи бабушки.
— Пожалуйста, проходите в гостиную, — пригласила Ася.
Отец тоже словно оглушён этим — «бабушка и дедушка», вглядывается слепым взглядом в Дашино личико.
В эту минуту распахнулась дверь, и Аркадий вышел в коридор. Постоял секунду прямо перед родителями и двинулся в туалет. Дверь, как всегда, со дня своего возвращения, не закрыл.
— Он не узнал нас, — недоумённо сказал отец. Юля кивнула. Она очень устала. И почувствовала это только сейчас, когда мать Аркадия прижала к груди худенькое Дашино тельце.
А потом они обедали.
Даша спала. Маргарита Семёновна спрашивала, глядя в равнодушное лицо Аркадия:
— Что же делать, сынок? Что же делать?
От её монотонного голоса звенело в ушах и саднило в груди.
Ася разложила по тарелкам еду и легко, словно с беспечными детьми, заговорила:
— Воздух, внушение, что здоров, что всё помнит, покой, что ещё нужно человеку? Здесь ему маяться. Юле не справиться с двумя, ей справиться бы с ребёнком. Отец и мать нужны человеку, кто ещё?
Отец ковырял вилкой в тарелке. Он совсем не походил на того, кто выговаривал Юле пару часов назад. Он сгорбился и осел — весь ушёл в стул. Был сын, нет сына. Хоть и не сильно спешил увидеться с сыном, свои деньги зарабатывал, а тут приступило немереное горе. Мать тоже едва ела, руки — потерянные, без Даши.
— Я могу заботиться, но вылечить не могу, — сказала Юля. — Но если буду заботиться, как работать? На врачей денег нет. Из квартиры надо выезжать, срок оплаты кончается. Что могу? — Юля лепетала, и слёзы затекали в рот — голая соль вместо овощного рагу.
У Аркадия отвисла нижняя губа, и на ней висли лохмы еды.
— Собирай, — сказал отец. — На ближайшем увезём. Будем лечить. Найдём врачей.
— Дай слово, что привезёшь Дашу. — Мать судорожно обняла Юлю. — Хочу дочку Ждала дочку. Что сын? Для чужой женщины. Дочка всегда для матери. Дай слово, что буду видеть? Да не реви. Не чужая. Даша — от сына! И твоя кровь тоже теперь моя.
И стоял декабрь, с осенней погодой, и горело среди мутного дня электричество.
Сидела Юля за столом в глухоте потери — Ася ушла, родители увезли Аркадия.
Даша спала. Мама поднималась в лифте, торопила секунды: скорее, к Юше, к Даше.
Скандал разразился вечером.
— А ты меня спросила? — кричала Юля. — А ты моё мнение узнала? Взяла и зачеркнула.
И мама кричала:
— А ты что сделала бы? На моём месте? У тебя горе, а я праздную свою жизнь.
— Я сделала. Ты болела, я праздновала. Ты чуть не умерла.
— Нет, не праздновала. Ты собой пожертвовала. Мало того, что в больнице сидела безвылазно со мной, после операции взяла и расположила меня в серединке своей любви. Чувствовала я, недолго твоё счастье, не хотела мешать, не знала, как раствориться в воздухе! Думаешь, не понимала, не те разговоры, не те отношения при мне. А сейчас, когда ты потеряла мужа и не можешь одна, я буду заниматься собой?!
— Мне не нужна твоя жертва! Мне нужна твоя личная жизнь. Тогда и мне будет легче! — Юля бросилась к двери и, сорвав с крючка пальто, выскочила из дома.
