Тауб расхохотался.
— Оно выстрелит, потому что оно заряжено!
Атеа сделал шаг вперед. Эмили дрожала всем телом и вместе с тем не могла сдвинуться с места. Она была не в состоянии объяснить, что происходит. Она видела, что Атеа верит в свои слова. Он позволил мане увлечь его за собой, быть им, быть… всем. Хотя, по большому счету, сейчас Эмили понимала только одно: ее разум, разум белой женщины, не в состоянии постичь происхождение и могущество тех сил, что питали веру Атеа.
Патрик нажал на курок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. Он повторил, и вновь ничего не случилось. Тогда он в ярости стиснул ружье руками, будто желая переломить его, словно палку.
По толпе туземцев пронесся всеобщий вздох, напоминавший порыв сильного ветра, а потом наступила тишина. Было слышно лишь потрескивание пламени факелов в их руках.
— Брось его. Оно не будет стрелять. Я предлагаю сразиться по-честному, так, как это делают благородные воины.
Мгновенно сжав его запястье, Атеа не дал Патрику выхватить нож. Блеснув лезвием, оружие упало в траву.
Тауб был полон злобы, Атеа — с виду холоден и тверд, как камень, хотя в его душе разгоралось пламя. То была борьба на пределе сил, схватка даже не двух людей, а разных миров. В Атеа не чувствовалось ожесточения, только напряженная сосредоточенность. Вместе с тем в нем угадывалось нечто отталкивающее, непостижимое, страшное. Его противник посягал на многое. На что не дано посягать ни одному смертному, даже если он белый. А возможно, именно поэтому.
Самое главное в любом бою — нанести решающий удар. Однако в этот миг, когда полинезиец был готов сразить своего противника, Маунуту, один из преданной Патрику четверки, поднял большой камень и занес его над головой Атеа.
Не зная, что делать, Эмили схватила несколько минут назад казавшееся совершенно бесполезным ружье, вскинула его и нажала на курок. Она стреляла впервые в жизни и потому промахнулась: пуля угодила не в Маунуту, а в Патрика Тауба. Однако от неожиданности и страха туземец выронил камень и тут же был сбит с ног кулаком Атеа.
Тауб был мертв, он умер сразу, потому что пуля попала ему прямо в сердце. Такие выстрелы всегда бывают случайными, хотя, возможно, то был тот самый случай, о каком говорил Атеа.
Когда он взглянул на Эмили, она прочла в его глазах все. Настоящий мужчина готов жертвовать собой, сражаться, побеждать и умирать ради тех, кого любит. И женщина не была бы женщиной, если б, иногда сама того не желая, не подчиняла себе мечты, гордыню, тело и душу существа противоположного пола. Тем более если это женщина, родившая ему детей. Ружье в руках Патрика Тауба в самом деле не могло выстрелить, а Атеа не мог умереть. Потому что он был нужен ей и их детям.
Словно во сне, Эмили услышала чей-то вопрос:
— Ты согласен стать нашим роко-туи?
Вероятно, для Атеа это прозвучало точно так же, потому что он ответил после долгой паузы:
— Я не могу быть вашим вождем, потому что принадлежу к другому народу.
— Это неважно. Белый хотел взять власть силой, а мы отдаем тебе ее добровольно в награду за то, что ты избавил нас от него.
— Хорошо, я согласен быть роко-туи. Только не здесь. Я найду другой остров. Кто поедет со мной?
Сперва вперед вышел один человек, потом еще несколько. Иные решили сразу, другие раздумывали.
— Мне нужны ваши лодки, — сказал Атеа, — а также ружья, инструменты и некоторый запас воды и продуктов из дома белого.
— Ружья, которые не стреляют? — с жалкой улыбкой спросил Маунуту. В этот миг он напоминал пса, поджавшего хвост.
— В моих руках они выстрелят.
Эмили увидела, как туземцы один за другим поворачиваются и уходят. Наверное, они понимали, что им с Атеа нужно побыть вдвоем. Он обнял ее, и она прошептала:
— Я убила человека!
— Ты плачешь поэтому? — спросил Атеа, посмотрев в ее лицо и увидев, что ее глаза застилают слезы.
— Нет. Оттого, что, несмотря ни на что, мы все же остались живы.
— Мы будем жить и дальше, только совсем по-другому.
Он оказался прав. Настало время перемен. Прежде для островитян единственным известным им миром был тот, в котором они жили. Бесконечным и непознаваемым казался только океан. Но отныне все изменилось.
Вместе с Атеа и Эмили на поиски новой родины отправилось больше половины деревни. Женщин уговаривали Аматуку и ее мать. Мужчины решали сами, собравшись в кружок и обсуждая, насколько сильна мана нового вождя и является ли препятствием то, что он иного рода и племени.
Кто-то из стариков вспомнил, что еще прежде слыхал, что сюда приплывали люди не с черной, а с золотистой кожей. Это было задолго до того, как здесь появились белые. Но они никогда не оставались на этих островах, а всегда следовали дальше.
Можно быть незнатным и бедным и вместе с тем жить в полной гармонии с окружающим миром — это не было секретом ни для полинезийца, ни для фиджийцев. День, когда несколько лодок, на носу одной из которых сидел гордый Паки, мягко врезалось в песок неведомого острова, стал переломным моментом в их судьбе.
Атеа знал, что жизнь в новом месте будет сложной. Пока не вырастет таро, им придется довольствоваться фруктами и рыбой, к тому же могут возникнуть проблемы с пресной водой. Надо было построить жилища, сплести сети и соорудить ловушки для морских обитателей, а кроме того, тщательно исследовать остров.
Старикам и детям поручили самое немудреное дело: собирать кокосовые орехи. Женщины и девушки взялись за плетение циновок и корзин, мужчины — за постройку хижин.
Лагуна — основной источник жизни — оказалась глубокой и чистой, а остров — довольно большим и богатым дарами природы. Пассы — каналы, соединяющие океан с внутренними водами лагуны, — буквально кишели трепангами, морскими черепахами и рыбой.
Эмили ни разу не слышала, чтобы фиджийцы пожаловались на тяжелые условия и беспрестанный труд. Именно так они и жили, пока белые не пришли на их острова, чтобы оторвать их от натурального хозяйства и нарушить традиционный уклад.
Хотя, на первый взгляд, все складывалось на редкость удачно, Эмили не переставала грустить. Пробуждаясь от лучей яркого тропического солнца, океанского гула и шепота деревьев, мысленно она всегда возвращалась в туманный Лондон. Она знала, что Атеа посадил две кокосовые пальмы и назвал их Маноа и Ивеа: так делали члены его племени на Хива-Оа. Он пытался расспрашивать ее о детях, но она не могла говорить: это было слишком больно.
Однажды Эмили сказала:
— Ты их не видел, не держал на руках, не ощущал их тепла, не смотрел им в глаза. А я — да. Я не могу жить в ожидании чуда: с каждым днем моя вера убывает, и я чувствую, как вновь отдаляюсь от них.
— Я знаю, — ответил Атеа, — надо что-то делать. И я даже знаю, что. Я уже выбрал деревья, которые предстоит срубить для постройки корабля. Мы соорудим большое прочное судно, на котором можно преодолевать огромные расстояния, и отправимся на Нуку-Хива. Пришла пора навестить настоящую родину.
