– Передайте капитану, что я прошу переслать пленного сюда. Через два часа мы сменяемся и идем как раз в главный штаб; я беру это на себя.
– Надо надеяться, молодец заговорит, если серьезно взяться за него, – заметил Вальдорф. – Не у него первого душа уйдет пятки, когда ему пригрозят полевым судом. Ну, да мы еще посмотрим!
Солдат стоял, ожидая, чтобы его отпустили; ни один мускул не дрогнул на его лице, но глаз он не поднял. Эгон, успевший овладеть собой, спросил коротким, командным тоном:
– Вы из седьмого полка?
– Так точно!
– Ваше имя?
– Иосиф Танер.
– По призыву?
– Нет, доброволец.
– Давно?
– С тридцатого июля.
– Значит, вы прошли с полком весь путь?
– Так точно.
– Хорошо. Доложите же капитану!
Солдат повернулся и вышел.
Вальдорф, пожимая плечами, сказал, посмотрев вслед уходящему:
– Всем, находящимся на Церковной горе, приходится очень туго. Ни днем, ни ночью ни минуты покоя; они устают до смерти, да еще их часто командируют на помощь разведчикам. Бедняги роются в твердой, как камень, мерзлой земле, так что пот с них катится градом, а руки все в крови. Нашим несравненно лучше.
Он вышел в соседнюю комнату, чтобы назначить ефрейтора для караула к ожидаемому пленному и дать ему нужные указания. Эгон же порывисто распахнул окно и высунулся из него – ему казалось, что он задыхается. Вдруг он услышал за спиной испуганный шепот Штадингера:
– Ваша светлость! Разве вы не заметили?
– Чего?
– Ординарец, который сейчас был здесь… Ведь это… господин Роянов!
Эгон, сознавая необходимость полного спокойствия в эту минуту, обернулся и холодно сказал:
– Тебе, кажется, начинают мерещиться привидения. Некоторое сходство действительно есть, оно и мне бросилось в глаза, оттого я и спросил его имя. Ты слышал – его зовут Танером.
– Но, право же, это был сам господин Роянов! – воскликнул непоколебимый Штадингер, которого никогда еще не обманывали его зоркие глаза. – Недоставало только черных кудрей да гордого, повелительного вида… И голос его!
– Отвяжись ты со своими глупостями! – вспылил Эгон. – Разве ты не знаешь, что господин Роянов на Сицилии? Как же он может очутиться здесь как ординарец седьмого полка? Ведь это более чем смешно!
Штадингер замолчал. Конечно, то, что он говорил, было смешно и невозможно, потому-то молодой принц просто вышел из себя; его рассердило то, что простого рядового могли принять за его друга. И в самом деле, надменный Роянов, так умевший приказывать и гонявший всю прислугу в Родеке до того, что она с ног сбивалась, и ординарец, на которого Вальдорф прикрикнул за то, что он недостаточно громко говорит, были так же не похожи друг на друга, как небо и земля. Если бы только не этот голос!
– Так вы думаете, ваша светлость?.. – снова заговорил старик, но уже не так уверенно.
– Что ты – старый духовидец! – сказал Эгон мягче. – Ступай к себе на квартиру и выспись с дороги, а то тебе везде начинает мерещиться сходство с кем-нибудь. Спокойной ночи!
Штадингер ушел. К счастью, он не знал Иосифа Танера, да, кроме того, эта встреча повергла его в такой ужас, что от него совершенно ускользнуло с трудом сдерживаемое волнение его хозяина, и все же он качал головой: что ни говори, а странная история!
Оставшись один, принц быстро зашагал по комнате. Итак, то, в чем он отказал своему бывшему другу, все-таки удалось ему! Иосиф Танер! Он догадывался, чья рука помогла Гартмуту проникнуть в армию, недоступную для человека с именем Роянова. Чего не сделает любовь женщины, желающей во что бы то ни стало дать возможность своему возлюбленному искупить свою вину! Она сама послала его навстречу смертельной опасности, чтобы спасти его для жизни и для себя.
Неудержимая ревность вспыхнула в сердце Эгона при этой мысли, и в то же время в нем снова заговорило недоверие, от которого он не мог отделаться. В самом ли деле Гартмут хотел искупить на войне свою вину? Не представляло ли его присутствие на аванпостах опасности, ответственность за которую падала на него, принца Эгона, в случае, если он промолчит?
Но тут принц вспомнил бледное, мрачное лицо своего бывшего друга, который при этой встрече должен был вынести самую мучительную пытку. Никто лучше принца не знал высокомерной гордости Гартмута, и этой гордости приходилось теперь изо дня в день терпеть, чтобы ее втаптывали в грязь из-за низкого положения ее обладателя. Вальдорф говорил, что на Церковной горе солдаты часто работают в мороз до седьмого пота, а руки истирают до крови. И такую работу выполнял избалованный, привыкший к поклонению Роянов, у ног которого год тому назад была вся восхищенная столица, которого осыпали знаками внимания герцог и его семья, и исполнял по доброй воле, в то время как блестящий успех его драмы обеспечивал ему средства к жизни. И при этом он был еще и сыном генерала Фалькенрида!
Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Эгона! Это вернуло ему наконец утраченную веру, мучительное сомнение исчезло. Давняя юношеская вина Гартмута была теперь искуплена, другая же – более ужасная – была не его вина, а вина его матери.
Глава 27
Было около десяти часов вечера, когда принц Адельсберг отправился к командующему. Он шел к нему по приглашению – генерал был близким другом его покойного отца и потому в походе по-отечески заботливо относился к принцу. Много дал бы Эгон за то, чтобы остаться сегодня вечером одному, потому что встреча с Гартмутом потрясла его до глубины души, но от приглашения начальника отказаться было нельзя.
Входя в дом, принц встретил на лестнице одного из адъютантов, который почти бежал куда-то и только крикнул ему, что получены плохие вести, но принц узнает о них от самого генерала. Эгон задумчиво пошел вверх по лестнице.
Генерал был один и взволнованно ходил по комнате; его лицо в самом деле не предвещало ничего хорошего.
– Вот и вы, принц, – сказал он, остановившись. – К сожалению, мы получили сведения, которые наверняка испортят всем нам настроение.
– Мне только что сказали об этом, – ответил Эгон. – Что случилось, генерал? Ведь утренние донесения были благоприятны.
– Я получил это известие всего час назад. Вы сами доставили в главный штаб пленного, который был взят нашими на аванпостах. Знаете, что при нем было?
– Разумеется; капитан Зальфельд передал мне бумаги вместе с пленным, но я уверен, что пленный должен был устно дополнить эти письменные донесения, которые составлены весьма осторожно; очевидно, неприятель рассчитывал на то, что они могут попасть в наши руки. Правда, пленный отказывался говорить, но ведь здесь его должны были как следует допросить.
– Это было сделано. Он оказался трусом и, когда ему пригрозили расстрелом, предпочел ради спасения жизни во всем признаться. Помните, в одной из бумаг шла речь о том, что в крайнем случае можно последовать геройскому примеру коменданта Р.?
