Ничего подобного Лиза и представить себе не могла! Онасмотрела на сие татарское гнездо со смесью неприязни и восторга. Этаневиданная, ослепительная красота не могла быть недоброй!..
Однако по узкой улочке пленников поспешно провели к базарнойплощади и группами растолкали по углам. Всю ночь до самого рассвета незакрывались ворота Кафы: началась ярмарка! В ворота входили мохнатые лошаденки,нагруженные фруктами, бесконечные вереницы ишаков тянули на спинах мешкигороха, фасоли, ячменя, соли, рыбы, воска – всего не перечтешь! Проходили неспеша караваны верблюдов, похожих враз на овцу и медведя. Высокие тюкипокачивались на горбах, задевая своды каменных ворот.
На базарной площади яблоку негде было упасть, но большевсего народу толпилось там, где были поставлены славянские невольники.
Бородатые, в роскошных шелках, с многочисленными перстнямина пальцах турки и армяне, худые, злоглазые, одетые куда как проще крымцы,облаченные во все черное болтливые итальянцы сновали по базару, пристально разглядываяпленных, высматривая мужчин покрепче да женщин покрасивее. Те опускали головы,закрывались руками, пытались спрятаться за спинами друг друга от этихоценивающих, хищных взоров. Но то одну, то другую вытаскивали из толпы кжелавшему купить ее. И начинался торг.
Пленниц осматривали даже тщательнее, чем лошадей. Обычнымделом было не только в рот заглянуть, зубы пересчитать, но и грудь ощупать,опытной рукою помять бедра рыдающей от стыда жертве. Если зубы оказывалисьиспорченными, а на теле обнаруживались бородавка, рубец или иной недостаток,покупку отшвыривали с таким презрением, плевками и проклятиями, что она незнала, радоваться недолгой свободе или плакать от унижения.
Лиза, ошеломленная, оглушенная, во все глаза смотрела наторг, когда вдруг чья-то рука вцепилась ей в плечо.
Лиза резко повернулась и тут же вскочила на ноги сиспуганным визгом. Над ней склонялось какое-то ужасное лицо с огромнымигорящими глазами! Не сразу она поняла, что перед нею стоит гигантского ростаженщина, задрапированная черными шелками, с черным покрывалом на голове,закрывающим все лицо, кроме глаз.
Не выпуская плеча Лизы, она выволокла ее из-за спин другихпленников, задрала юбку и так бесцеремонно обшарила все сокровеннейшие местамолодой женщины, что та закричала возмущенно и, вырвавшись, с размаху влепилапощечину в тонкий черный шелк, занавесивший лицо обидчицы.
Огромные глаза словно бы пожелтели, такой огонь изумлениявспыхнул в них, а Лиза была вмиг схвачена двумя смуглыми, обнаженными по поясгулямами [71] в тюрбанах, руки ее заломили за спину, и один израбов взмахнул над нею плеткой-семихвосткой.
Однако женщина в черном быстрым жестом остановила его.
– С этой девкою я расквитаюсь сама, – густым голосомпробасила она, не сводя глаз с дрожащей от злости, хотя и несколькоперепуганной собственной смелостью Лизы. – Я ее покупаю! Думаю,строптивица придется по вкусу бекштакам [72] нашего султана.Ничто так не разжигает мужчину, как сопротивление женщины. Ну а если она еще иумна, то, глядишь, и на большее сгодится.
После сих загадочных слов женщина в черном небрежно швырнулав протянутую ладонь торговца-татарина маленький шелковый мешочек с монетами и,не обращая внимания на недовольные вопли крымчака, посчитавшего себяобделенным, величаво двинулась в обход базарной площади, а два гуляма, связавЛизе руки, присоединили ее к сворке из доброго десятка самых разных, красивых инекрасивых, женщин и погнали их всех следом за новой хозяйкой.
Сразу за городскими предместьями начался мелкий лес,перемешанный с неровными прогалинами и холмами. С бугров рваными хвостамисползали глубокие овраги.
Трясясь на арбе по каменистой дороге, Лиза во все глазасмотрела вокруг.
Дорога отнюдь не была пустынной. Вдали виднелись татарскиеселения: домишки с плоскими крышами лепились к склонам холмов. Прекрасныеитальянские тополя, стройные, сквозные, возвышались меж плоских, низенькихбеленьких домиков; только изящные минареты могли соперничать с ними встройности.
Ехали долго. Узкая дорога петляла; ослики еле-еле плелись;охрана тоже не торопила своих лошадей; впереди неспешно шествовал крепкий,приземистый конь, на котором восседала женщина в черном. Лиза видела, как она слегкостью бывалого кавалериста взлетела в седло, взметнув черное облако своиходеяний, и невольно позавидовала ей. Эх, конька бы сейчас, хотя и самогозахудалого! Уж Лиза показала бы этим крымчакам, чему успел ее научить Хонгор!..
Конак [73] близился к концу. Золотой костерсолнца уже догорал, наливался кровавой краснотою, когда впереди, у подножиягоры, склон которой весь блестел и серебрился от множества ручейков, бегущих внизи сливавшихся речкою, мелькнули сквозь деревья развалины какого-то строения,вовсе не похожего на татарское, более схожего с христианской церковью, искрылись. Показалась касаба [74], украшенная высокой мечетью.Завидев ее, всадники загалдели: «Эски-Кырым! Эски-Кырым!» Лиза догадалась, чтогородок сей так и называется: Старый Крым.
К своему изумлению, она обнаружила, что кое-что может понятьв речи крымчаков, и теперь знала: гора, мимо которой они проезжали, называласьАргамыш, речка – Чюрюк-су, глинистые округлые холмы – яйлы, этот городок –Старый Крым, охранники – бекштаки, а женщину в черном называли Гюлизар-ханым.Как будто в основе речений калмыков, татар, турок лежал один язык, знаякоторый, хотя бы в общем, можно было приспособиться ко всем остальным. Этооткрытие вселило в нее странную бодрость: как бы ни сложились события, чужакамничего не удастся совершить тайком, она ведь все понимает!
Занятая этими мыслями, Лиза даже не заметила, как их караванприблизился к высокой, сложенной из камня стене, за которой виднелись вершиныпышного сада и купола изящного дворца.
Тяжелые ворота распахнулись и, впустив караван в широкиймощеный двор, тотчас захлопнулись. Пленниц повели в какой-то подвал, где вволюдали молока и лепешек, а потом Гюлизар-ханым велела им спать до утра.
– Нынче от вас никакого проку нет, – бросила онапрезрительно. – Да и грязны, будто сама грязь придорожная. Кого разохотяттакие? Но уж утром я за вас возьмусь!
Она ушла. Заскрипели засовы, настала тишина; только вдалихрипло перекликались часовые. В подземелье было темно, лишь из крошечногоокошка под самым потолком сочился блеклый сумеречный полусвет. Но вот исчез ион. Настала ночь.
