— Скучно здесь стало в Фагерлюнде без Марии.
Я остолбенел. Известие не понравилось, пришлось не по душе. Не понравилось, что была установлена связь между Марией и тем, что произошло между нами сейчас. Однако удобный случай, чтобы выведать побольше.
— Послушай, почему ты думаешь она убежала?
Я настороженно выжидал. Вполне возможно, он кое-что знал, а если знал, то рано или поздно об этом узнают все.
— Она была тяжелая, — сказал он безразлично, — такое случается нередко в районе.
Проклятый зазнайка-всезнайка. Такое сказать о Марии, о моей Марии! Гнусь! Я не мог поверить, не хотел. Насупился. Молчал, оскорбленный и возмущенный. Нечего было сказать. И он, разумеется, понимал, что снова одержал надо мной верх:
— Да, потому что знаешь, она ведь гуляла….
— Ну, держись теперь! Получишь сейчас по заслугам!
Я рассердился не на шутку. Хорошо знал его грязные фантазии, но это было уже чересчур.
— Ну что ты в самом деле, — сказал он вроде бы примирительно, но достаточно настойчиво. — Все знали об этом. Она со многими гуляла, я сам слышал, как они рассказывали! Он, этот Оге Бренден, несколько раз возил ее на мотоцикле в центр, и он был не единственный, это я уж точно тебе говорю! Соблазнительный пирожок был здесь у вас…
Тут мы оба не выдержали и рассмеялись. Но я все равно был шокирован. Не желал соглашаться с этими дурацкими замечаниями юнца:
— Трепло ты и сплетник!
— Я? Может ты сам хотел поиметь ее?
— Дурак!
— Думаешь, вру?
— Да.
Он понимал, что ему нечем больше крыть, но выходить из игры с пустыми руками он не привык. Не любил. Не хотел и не умел:
— А теперь еще одна появилась…
— Что?
Я думал о своем.
— Разве не знаешь, на даче Весселя живет городская? У нее ребенок. Грудной. Может, даже будет жить все лето.
— Что?
Я надеялся, он будет и дальше болтать. Он уж точно знал все или почти все о Катерине Станг.
— Стоит попробовать…
— Думаешь?
— Конечно, ребенок у нее ведь внебрачный!
Он посмотрел на меня взглядом, исполненным житейского опыта, хотел убедиться, понял ли я значение этой важной детали.
— С такими легко, понимаешь…
Я кивнул, позволил наполовину заманить себя на роль потенциального любовника. Мы шли рядом по узкой тропке, отводили ветки, когда они мешали идти, и отпускали их.
— Но она не очень красивая, — сказал Йо и сплюнул. — Очень худая и с такими длинными черными волосами…
Ага, значит, он влюблен. Влюблен, несмотря на свои тринадцать лет. Вероятно, потому что привык видеть только свою толстую рыжеволосую сестру Герд, к которой, как он любил подчеркивать, он питал антипатию.
— Ты говорил с ней?
— Да, а… Он колебался. Она несколько раз заходила к нам за молоком. И Герда иногда присматривает за ребенком… Но она некрасива, потаскуха. Жаль, конечно, что такая… Но ты все равно попробуй… она уж точно питает слабость к старшеклассникам, не сомневаюсь.
— Но если она некрасивая, тогда к чему все? — спросил я и тем самым спас и себя, и его от мучительных практических раздумий на совершенно незнакомую нам тему.
— Да, потаскушка, только и всего, — сказал он и сплюнул.
Мы подошли к тому месту, где тропинка раздваивалась. Налево она вела к усадьбе Бергсхагенов, направо — к даче Весселя. Мы недолго раздумывали:
— Послушай, пойдем ко мне, будем играть в амбаре, — сказал Йо как бы между прочим. Отец в лесу.
— Согласен.
Амбар у Бергсхагенов был просторнее нашего, но отец Йо строго-настрого запрещал нам играть там.
Мы свернули налево. И вздохнули как бы с облегчением, оказавшись на этой давней, не раз и не два хоженой дорожке, ведущей в Бергсхаген. Было приятно и легко спускаться вниз по косогору. Нам было хорошо, нам было вольно, казалось, что удалось избежать чего-то недостойного, опасного для жизни. А дача Весселя? Какое нам дело?!
— У меня два журнальчика, — сказал Йо внезапно. — Он имел в виду эротические журналы, «брошюрки с моделями», которые покупал у старших товарищей, когда они их прочитывали. Хочешь один, если ты не все видел, понимаешь?
Я, разумеется, рассказывал ему, что газетные киоски в городе были заполнены самыми заманчивыми порнокартинками. Но отчего вдруг такая щедрость? Не похоже на Йо — дарить и не просить ничего взамен. Да, правда, он однажды сказал, что готов умереть за наше кровное братство, но это было другое. Я тоже сказал так однажды.
Холодная утренняя дымка рассеялась, и солнце начало хорошо припекать даже между деревьями. Ноги сами находили дорогу на знакомой тропинке, заполненной корнями, неровностями, кочками, ноги, которые еще вчера вечером неуверенно ступали здесь, привыкшие к асфальту, ровным улицам, симметрии тротуаров.
— Придешь на праздник святого Улава? — спросил неожиданно Йо и внимательно посмотрел на меня.
— Возможно. Скорее всего приду, — сказал я и медлил лишь оттого, что припомнил вчерашние, странно обидные и непонятные комментарии дяди Кристена. — Да, приду, конечно.
Последние слова я произнес твердо. Желал проявить самостоятельность, хотел показать свою волю и еще… стремился, наконец, обрести лето, почувствовать его прелесть, как прежде, и отдыхать, как прежде, по-настоящему.
— Если поможешь мне, получишь два журнальчика, — сказал он.
Я понял, у него опять что-то на уме.
— Идет.
Тут я как бы снова взял над ним верх.
— Я… понимаешь, думал, может… Научи меня танцевать вальс?
— Танцевать вальс?
— Да, знаешь, так, от нечего делать. Он торопился увильнуть от расспросов. — У меня есть граммофон и пластинки…
— Научу, что ж… Могу.
— Спасибо.
Видно было, как ему сразу стало легче. Он толкнул меня в спину.
— А знаешь, как ее зовут?
— Кого?
— Ну эту потаскуху, которая живет на даче Весселя.
Я сделал вид, что не знаю.
— Катрине Станг. С… Ух, какая! Но тебе, уж точно, по нраву такие, с длинными волосами!
Он еще раз толкнул меня и побежал по тропинке, а я последовал за ним торжествуя: победил я, я!
4.
— Делай так, — начал я свой первый урок. — Сначала правую ногу вперед, потом левую дугой налево, потом приставь к ней правую. Стоять. Теперь левую ногу вперед и правую дугой направо и левую вплотную к ней. Стоять. Раз, два-три, раз, два-три. Плавно двигаться зигзагами, все время вперед.
