— Отчего же не взять. А ты что умеешь делать?
— А что надо?
— Ну, например, на гитаре хорошо играешь?
— Нет, совсем почти не умею.
— Ну, поешь хорошо?
— Да не очень, по правде-то… Так, для себя.
— А плясать?
— Ну, выпью — так могу и сплясать.
— Пьяными, Сашка, только мертвые не пляшут. Ну, талант-то у тебя в чем? На чем номер будешь делать?
— Бейбут! Можно подумать, ты меня впервые видишь! Я с конями обходиться умею.
— Какой же цыган не умеет с конями обращаться?
— Нет, так, как я умею, никто не умеет. Я их чувствую, знаю, люблю.
— Это ты, конечно, молодец. Только… с конями надо большие пространства, особые заграждения. Понимаешь… Театр Зингара. Слыхал о таком?
— Не-а.
— Ну, ничего…
— Понимаю… — Сашка помрачнел и развернулся, чтобы уйти. — Не нужен я тебе. Не получится из меня артиста…
— Сашка, Сашка, брось ты киснуть. Приходи на репетицию. Только не со всем табуном. А для одной лошадки всегда место найдется. А может, и еще кой-какую работенку тебе подыщем… Ты же перевоплощаться умеешь?
— Это как?
— Ну, вот в чужую шкуру влезть сможешь?
— Конечно!
— То-то. В общем, что-нибудь придумаем.
— Спасибо, приду обязательно.
Так театр Бейбута обзавелся комиком редкой одаренности. Точнее — «одуренности», как непочтительно выразился Степка.
* * *
Форс никогда не нравился Бочарникову. Юристы, адвокаты — они, конечно, все скользкие. Но этот как-то особенно неприятен.
— Я по поводу дела Платоновой, — сказал Леонид Вячеславович, протягивая какие-то бумаги. — Посмотрите. У меня ходатайство.
— К сожалению, я не в силах изменить ни меру пресечения, ни условия содержания. Суммы исков к фирме, в которой она работала главным бухгалтером, слишком велики.
— Нет, Андрей Александрович, вы меня неправильно поняли. Я не об изменении условий содержания. Я ходатайствую о полном прекращении уголовного преследования.
Ничего себе! Смело…
— На каком основании?
— Так вы бумажку-то гляньте. Не побрезгуйте… Там все написано. Полное снятие претензий кредиторами. Читайте, читайте.
Следователь читал бумаги и глазам своим не верил. Этот Форс то ли гений, то ли волшебник, то ли бандит какой-то. А может, все вместе. Невероятно, как ему удалось сделать такие бумаги. Ну не подделал же он их!
— Все фирмы снимают свои претензии? Все до одной? Чудеса…
— Знаете, такая удача — просто сам удивляюсь. Там еще характеристика на Платонову и ходатайство трудового коллектива с просьбой взять ее на поруки.
— Не знаю, как вам это удалось, но Платонова должна сказать вам большое спасибо.
— Она девушка вежливая. И я уверен, что скажет. А большего мне и не нужно. Я ведь просто выполняю свою работу и не требую благодарности. Так каково будет ваше решение?
— Я подготовлю постановление. До прекращения дела достаточно будет подписки о невыезде.
— Как долго ждать процедурных формальностей?
— Это займет несколько дней.
* * *
Олеся должна была бы радоваться. Почему-то она была уверена, что Форс не нарушит свое обещание, а значит… свобода.
Вот только… свобода ли?
И тут Олеся вспомнила одно из гаданий Рубины.
«— Вижу, ни в чем ты не виновата… Вижу, как подписываешь ты документы, а бес твоей рукой водит. И потом к тебе притереться старается.
— Какой бес?
— Да вот такой. Вот этот… — Рубина достала карту из колоды. — Вот он. Злодей!
И показывала Олесе трефового короля!»
* * *
Кармелита ушам своим не поверила. Как Максим вообще мог это сказать?
— Нет, Максим, нет! Мой отец не имеет никакого отношения к покушению на тебя. Не такой он человек.
— Послушай, Кармелита! Я понимаю: ты уважаешь и любишь своего отца…
— Конечно, люблю. А ты — нет! Но чтобы выдвигать такие обвинения, нужно иметь хоть какое-то доказательство. Оно у тебя есть?
Максим ответил не сразу:
— Нет. Доказательств у меня нету. Но ты вспомни, как мы с ним поссорились!
— Да… Помню… Ну и что?
— Ты помнишь, как он угрожал?
— Да это… Понимаешь, мало ли кто кому что скажет сгоряча! Если бы все такие угрозы исполнялись, в Управске бы и народу уже не осталось… Да, папа может иногда разозлиться, и вспылить, и наказать, да все что угодно… Но исподтишка нападать никогда не станет!
— А я и не говорю, что это он нападал…
— Да, папа горячий. Но он скорее тебя на дуэль вызовет, чем из-за угла с ножом!
— Ты меня не слышишь, что ли? Я имею в виду, что это мог быть кто-то из его людей…
— Нет! Нет!
— Да хоть бы тот тарзан, красавец Миро, которого мы на озере встретили.
— Миро — мой хороший знакомый из табора, друг…
— Что-то не похож он на «так, знакомый из табора». Интересно, почему, когда речь заходит о нем, ты стараешься уйти от разговора?
— Все. Мне пора.
— Ну, вот опять, как обычно…
— Да нет. Мне на самом деле пора. Во-первых, я опаздываю, а во-вторых, я просто не понимаю, зачем ты все это спрашиваешь.
— Потому что, если это не твой отец приказал убить меня, то может быть, тогда этот Миро?
— Нет. Нет. Он не мог…
— Значит, еще кто-то из ваших! Я почти уверен, что меня пытались убить цыгане…
— Да-да, конечно, конечно, Максим! Потому что во всем плохом всегда виноваты только цыгане!
— Я так не говорил. Но почему-то до знакомства с тобой меня никто ножичком не тыркал.
— На тебя напали исподтишка… А цыгане таких вещей не делают.
— Знаешь, Кармелита, я почему-то и за тебя начал бояться. Будь, пожалуйста, поосторожней. Я очень боюсь тебя потерять…
— Пока!
— Кармелита, ты же зайдешь еще?
— Я зайду только тогда, когда сумею тебе доказать, что ты не прав! Я сама очень хотела бы разобраться в этой поножовщине…
* * *
Бывает так: говоришь, говоришь… Разговор течет спокойно, как ручеек. И естественный он, как воздух. Останавливаться не хочется. Так и Света с Антоном заболтались. Они, признаться, уже и забыли, зачем пришли сюда и как оказались в самом глухом уголке больничного скверика.
