Вагончик вполз в облака.
Резко похолодало.
Марио набросил Ане на плечи куртку и заботливо укутал теплым шарфом.
Вагончик незаметно добрался до терминала и мягко ткнулся в причал.
Они вышли, поднялись по лесенке на смотровую площадку. Здесь тумана почти не было, он остался ниже. Их окружали заснеженные откосы. На севере вздыбливалась гора с вечными снегами.
Дышать стало трудно, и голова чуть-чуть закружилась.
— Вот там граница, — показал Марио на узкий коридорчик, где стоял пограничник, — несколько шагов — и мы во Франции. К сожалению, вам без визы не разрешат.
— Зачем нам во Францию? Нам и здесь хорошо, — пошутила Аня.
Марио сфотографировал ее, сделав несколько кадров, потом попросил какого-то туриста сфотографировать их вместе.
Подул неприятный холодный ветер, серо-белая мгла поднялась снизу и окутала ближайшие скалы и далекие ледники. Пошел снег.
Они решили возвращаться. Выезжая из городка, Марио еще раз справился с картой.
— Мы заблудились? — с надеждой спросила Аня — ей очень хотелось каких-нибудь приключений.
— Нет-нет, тут есть очень хороший ресторан, я просто потерял его.
— Где вы его потеряли — на карте или в городе? — пошутила Аня.
— На карте, на карте, — обрадовался Марио. — Вот он! Их обслужили очень быстро. Ане показалось, что она никогда так много не ела.
— Что со мной происходит? Я не могу никак насытиться.
Марио рассмеялся:
— Обычное дело после такого восхождения и перепада температур. Ешьте, ешьте, за один раз фигуры не испортите.
А потом незаметно они перешли на «ты» и так легко, непринужденно провели за столом целый час, что оба с сожалением покинули гостеприимный ресторанчик и направились к машине.
В Турин вернулись, уже когда начало смеркаться.
Лена уговорила Марио остаться на ужин, во время которого пытливо вглядывалась то в Аню, то в него, пытаясь высмотреть в них какие-нибудь перемены, сдвиги к сближению.
…В начале августа жара в Москве сломалась, и горожане вздохнули с облегчением.
Деля перестала ездить на пленэр, в излюбленное местечко недалеко от Абрамцево. Если отмахать три километра по асфальтовому шоссе, миновать ветшающий поселок академических дач, когда-то подаренных ученым товарищем Сталиным, чтобы верно служили и делали побольше открытий, потом еще километр по проселку, то открывался кусок первозданной, нетронутой русской природы с ее тихой красотой и бесконечной далью синевато-зеленых лесов. Но как ни хорошо было там, на свежем воздухе, Деля предпочитала работать в своей мастерской.
«У кого клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства, а у меня клаустрофилия, любовь к замкнутому пространству…
Интересно, существует ли такой термин или я его сочинила сама?» — раздумывала она, просматривая за завтраком утреннюю почту.
Платон выписывал «Московский комсомолец», восхищался хулиганством мальчишек и девчонок, нахально создающих свой стиль русской желтой прессы, и Деля продолжала выписывать эту газету, хотя и морщилась брезгливо от ее вопиющей безграмотности.
Кроме газеты, сегодня доставили толстое письмо из Италии, но Деля отложила конверт, потому что решила, что в письме скорее всего есть фото, и ей хотелось рассмотреть их не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Она уселась поудобнее в старое кресло Платона с протертыми подлокотниками и распечатала конверт. Действительно, в письме она обнаружила десяток фотографий, толстенное письмо, написанное каллиграфическим почерком Лены с Аниной припиской и ее же вставками и даже смешными рисунками.
Дочитав письмо до половины, Деля сообразила, что оно адресовано не только ей, но и Наташе. Она бросилась звонить подруге.
Наташка оказалась дома, сказала, что немедленно примчится, что умирает от любопытства и что у нее новости и что вообще черт знает, сколько не встречались, хотя она, видит Бог, несколько раз звонила Деле, хотела пригласить ее на дачу, где Дим Димыч построил новый потрясающий бассейн…
— Интересно, о чем мы будем говорить, если ты все новости выпалишь мне по телефону? — спросила Деля.
Наташка захохотала и повесила трубку.
Через двадцать минут она буквально влетела к Деле — она теперь сама водила машину и делала это с великолепной лихостью и одновременно с чисто женской осторожностью.
…Они читали письмо — каждая про себя, потом отдельные места вслух, рассматривали фотографии, обсудили Марио и нашли, что он хорош, но наша Анька лучше, взгрустнули, что не могут прямо вот сейчас купить по туру и махнуть в Италию: Наташа — из-за репетиций и приближающейся премьеры — она получила главную роль, хоть и во втором составе, но буквально заходилась от восторга, а Деля — из-за нескольких заказов.
— Кстати, — спохватилась Наташа, — может быть, у тебя нет денег? Так я возьму у Дим Димыча.
— Деньги есть… — протянула Деля. — Понимаешь, последнее время работы Платона так выросли в цене, что я просто боюсь держать их дома. Ты заметила? Я стальную дверь поставила.
— Заметила и удивилась. Платон всегда издевался над ними — мол, для профи раз плюнуть, а лох не полезет.
— Все-таки спокойнее… А картины я отдала в хорошую галерею — почему они должны стоять у стенки?
Пусть смотрят люди, — сказала Деля и сама немного смутилась от торжественности фразы «смотрят люди».
— А свои тоже продаешь?
— И свои. У меня даже агент появился. Несколько портретов сделала.
— И как?
— Вроде заказчики довольны, рекомендовали меня новым русским. Я, знаешь, работаю в такой несколько стилизованной под старину манере. Даже самой любопытно — как эдакая современная русская физиономия…
— Скажи прямо — морда!
— Ну, морда вдруг преображается от колорита. Но я бросила.
— Почему?
— Разные причины. Противно. Но главное… Пришел как-то через знакомых один. Любопытное лицо. Я сделала подмалевок. А он исчез. Месяц нет, два. Дело не в том, что время затрачено, просто я не люблю вот так оставлять что-то незавершенным. Позвонила тому, кто рекомендовал меня, а он говорит, его убили. Как это — спрашиваю? Так, говорит, обыкновенно, киллеры подстерегли и вечером в подъезде убили тремя выстрелами. На месте и скончался. — Деля встала, пошла в мастерскую, вернулась с небольшим холстом на подрамнике, на котором можно было различить незаурядное волевое лицо с тонкими губами.
— Интересный мужик, — оценила Наташа.
— Ты знаешь, они все интересные… по-своему. Их окультурить нужно. Костюмы, лосьоны, маникюр, очки в золотой оправе — внешнее. Где-то я читала, что цивилизованный человек — это дикарь, посеребренный сверху. А они — позолоченные. Вот Платон был сверху дикарь, а внутри — Сократ.
