В середине дороги, как раз между двумя берегами лед угрожающе захрустел и подломился.
Все произошло в несколько секунд.
Тяжелые сани, потащив лошадей, сразу ушли на дно.
Вода бурлила и кипела пузырями, постепенно успокаиваясь.
Всплывали какие-то мелкие вещи…
И вдруг у самого края полыньи с шумом вынырнул Ерема и, хватая ртом воздух, ухватился за край льдины.
Но Степан был готов к этому.
Он ударил его шестом по рукам, столкнул мальчика в воду и, придержал его тело шестом под водой.
Тело обмякло и ушло вниз.
Степан подождал еще несколько минут, пока вода в полынье не успокоилась окончательно, и никаких пузырьков больше не всплывало, затем неторопливо вернулся к дому, повозился немного у сарая, готовя смолу и солому, зажег несколько пучков и подложил под углы и под крышу.
Через несколько минут дом уже пылал.
Степан огляделся, и с чувством хорошо выполненного долга вскочил на коня и помчался обратно в Тришин, но уже не по дороге с промоиной посредине, в которой зловеще отражался факел пылающего дома, а, минуя деревню, чтобы сразу попасть на Варшавский тракт, куда он вскоре и выбрался.
Здесь он повернул в сторону Кобрина, — его первое дело на службе братству было сделано, и он спокойно и уверенно отправился в обратный путь.
Но тот, кто обязан был проверить его работу, выполнил свой долг еще добросовестнее.
Трофим видел все, что произошло, видел, как Степан уехал и знал, что вот-вот в Тришине проснуться разбуженные огнем люди, чуть позже они попытаются чем-то помочь, бросятся через речку, обнаружат полынью…
Прежде чем все это произойдет, ему предстояло еще кое-что сделать.
Степан не завершил своей работы.
Его ошибку следовало исправить.
У Трофима перед Степаном было три преимущества.
Во-первых, Трофим, наблюдая за домом два последних дня, видел, как Ерема купается каждый день в проруби, и как он хорошо ныряет.
Во-вторых, он выбрал свой наблюдательный пункт в прямо противоположном от Степана месте, и если Степан не мог видеть проруби, которую ему заслонял вмерзший в воду толстый ствол ивы, то Трофим находился с другой стороны и прорубь видел.
В-третьих, в отличие от Степана, Трофим был звероловом, а стало быть, обладал очень чутким слухом и очень острым зрением.
Он увидел и услышал то, чего не увидел и не услышал Степан.
Ерема не утонул.
Когда мальчик с ужасом понял, что это Степан все устроил, он глубоко нырнул и по памяти, проплыл подо льдом нужное расстояние — как будто не зря к этому готовился — и осторожно вынырнул в своей проруби за ивой.
Он сбросил намокшую одежду, но боялся вылезать, слыша, что Степан неподалеку. Когда загорелся дом и Степан ушел, Ерема так замерз и был настолько обессилен, что уже не мог выбраться из проруби.
Брат восьмой заповеди Трофим, одетый в куртку из меха горностая и шубу из меха бобрового, спустился с дерева, откуда наблюдал за работой своего подопечного и направился к проруби, чтобы исправить ошибку — приказ был точным: вся семья Селивановых должна погибнуть.
Но когда он подошел к проруби и увидел совершенно окоченевшего мальчика, который, уже теряя сознание, мертвой хваткой вцепившись белыми, как снег руками в край льдины, смотрел на него умоляющими глазами, его вдруг пронзило озарение.
Да, да не мысль, не чувство, а именно ОЗАРЕНИЕ.
Самое настоящее религиозное озарение, именуемое также иллюминацией.
Господь, тот самый, Единый и Всемогущий вдруг появился между ним и мальчиком.
Он посмотрел на Трофима и сказал:
— Ты хотел сына? Я даю его тебе. Возьми его и заботься о нем.
Трофим вовсе не удивился.
Он просто шагнул к мальчику прямо сквозь Господа, который сразу растворился, бережно вытащил Ерему из проруби, укутал своей бобровой шубой и ласково сказал:
— Ну, ну, держись сынок! Все будет хорошо… Вот увидишь…
… Уже совсем рассвело, когда Степан миновал Кобрин.
Навстречу ему в сторону Кобрина ехал Медведев.
Степан, конечно, узнал его сразу.
Медведев же, просто увидев встречного всадника, проявил обычную осторожность, глянув на него пристально.
Что-то знакомое почудилось ему в самой фигуре встречного молодого человека, в его посадке на лошади, но лицо… Лицо было незнакомым, а у Медведева была отличная память на лица.
Кого же он мне напоминает… Степана… Но чем? Не пойму…
Степан тоже проехал мимо, не задерживаясь.
Ничего, Медведев, погоди еще чуток. Не узнал меня? Вот и славненько. Я для тебя еще приготовлю подарочек…
И если Степан еще долго думал о Медведеве, Медведев о встречном всаднике забыл тут же.
У него было о чем подумать.
ЭПИЛОГ
29 апреля 1480 года, около полуночи.
Великие Луки,
ставка князей Андрея Углицкого и Бориса Волоцкого
Князь Борис Волоцкий страшно закричал во сне, и проснулся весь в поту, с бешено колотившимся сердцем. Ему приснился страшный сон, будто он умирает в сырой, мрачной темнице, брошенный туда старшим братом за измену.
Весна в этом году наступила рано и была необыкновенно теплой, предвещая жаркое лето и суровую зиму.
Князь Борис распахнул окно и, глядя на яркий диск полной луны, тяжело дышал, втягивая в легкие наполненный ароматами весеннего цветения почти горячий воздух.
Никогда еще не было ему так тяжело на душе.
Сомнения и колебания одолевали князя.
Правильно ли они с Андреем поступили, противясь воле Ивана?
Что делать дальше?
Сорокатысячное войско дворян и служилых людей, находясь уже несколько месяцев в бездействии, разлагается.
Запасы продовольствия кончаются, начинаются грабежи местного населения, а это приведет к бунту, деморализации армии и всевозможным волнениям…
Гонцы с востока доносят о том, что Ахмат уже собрал войско и полон решимости двинуться на Москву.
Как поступить, если это действительно произойдет?
Забыть обиды и присоединится к Ивану в борьбе против общего врага?
Но это будет означать полную капитуляцию и признание своей вины.
Выдвинуть свои требования, как предлагает Андрей?
Но это значит перед лицом всего княжества показать себя людьми, для которых личные интересы важнее судьбы державы, на которую движется враг!
