В Шпреенхагене было полно войск: легкие и тяжелые пехотные орудия, противотанковые пушки, бронетранспортеры, армейская пехота, войска СС, все моторизованные! И между ними — противотанковые команды с фаустпатронами на велосипедах!
Внезапно была моторизована и моя рота. Я, как командир, получил мотоцикл с коляской и водителя, личный состав разместился на транспортерах. Вечером я получил приказ направиться с ротой в Кёнигсвустерхаузен в штаб корпуса. На выезде из Шпреенхагена я заметил нашего пропавшего командира роты Вайса, шедшего, опираясь на двух гренадеров, по-видимому, на перевязочный пункт.
Дороги были забиты беженцами и войсками, из-за отсутствия средств связи приказы запаздывали. Так случилось и с нами. Штаб корпуса, который должен быть в Кёнигсвустерхаузене, сидел еще в полуокружении в Шторкове. Об этом я узнал слишком поздно, когда мы прибыли почти на место. Русские тоже были уже здесь.
Повсюду шла перестрелка. На обратном пути противник оттеснил нас от дороги, по которой мы только что проехали, и мы стали пробираться лесными дорогами. Когда стемнело, подъехали к мосту, который был взорван прямо перед нашим носом.
Мы свернули в лес, выставили дозоры и уснули. Я разделил дежурства, зашел в какой-то сарай, повалился на пол и тут же уснул. Мне снились события дня, потом — русские танки, ехавшие прямо на меня. Я в ужасе проснулся, вышел из сарая. Было тихо. Хорошо, что это только сон. Я решил посмотреть на роту, вышел на дорогу и увидел русский танк, направивший пушку прямо на меня! Так это был не сон! Их танки, наверное, всю ночь ехали мимо нас. Я пробрался в лес. Часовые от переутомления уснули на постах. Стуча дубиной по их каскам, я разбудил их. Дождавшись, когда русские танки проехали, мы продолжили свой путь на восток, объезжая наступающего противника. Больше не встречали ни танков, ни русской пехоты. После полудня мы выехали на берег озера у Саарова. Таким образом, мы оказались в 20 километрах восточнее, чем были вчера, когда оборонялись на северном фланге «котла».
Сегодняшний день, 24 апреля, обошелся без потерь. Я подумал, что уже три месяца, как я не получал писем от Элизабет. Гамбург был закрыт для писем. И теперь она даже не догадывается, где я воюю.
Тут раздался окрик:
— Хозяева рот, ко мне!
Мы подошли к майору, державшему под мышкой большой планшет с картой для доклада. Когда я доложил о своей роте, свое звание и фамилию, он внимательно посмотрел на меня. Потом скрылся в своей замаскированной палатке и вышел через пару минут:
— Хорошо, продолжайте командовать ротой. Хотя против вас необходимо провести расследование по поводу утраты обмундирования и оружия. — Он, по-видимому, общался с Карпом, который про меня ему что-то сообщил. — Впрочем, если война еще продлится, то на шею вам еще что-нибудь повесят. По приказу сверху вы награждены Железным крестом 1-го класса, грамоту получите потом, и на плечах у вас будет потяжелее, сейчас уже посыльный бежит с вашим представлением в ставку фюрера, — добавил он саркастически.
Машины у нас отобрали. Остался только мотоцикл у меня. Мы должны были снова действовать в качестве тылового прикрытия. Машину для раненых пришлось «организовать».
Коротко опишу обстановку: наши танковые части растягивают «котел» на запад, чтобы прорваться к 12-й армии Венка. Наша задача заключалась в прикрытии «котла» с тыла, чтобы предотвратить прорыв противника в его центр, где находились тысячи беженцев и раненых.
Мы отправились пешком к перекрестку дорог. Мы пока были вдалеке от границы «котла». Нас пока прикрывали другие, и мы могли позаботиться о себе. Я приказал разобрать богато выданное продовольствие. У каждого была «шоко-кола» в круглых упаковках, сколько мог унести, сигареты и «трехзвездочный» для подъема морального духа. Сухарные сумки были набиты печеньем, консервами и сыром в тюбиках. Ремень оттягивали ручные гранаты. Я снял с убитого подсумок с магазинами, теперь на мне их было нацеплено уже три. Я ужасно боялся, что в критической ситуации у меня кончатся патроны!
25 апреля. Вышли к ручью. Грязная и усталая молодежь затеяла купание, думая, что находится в безопасности. Из повозок, брошенных на дороге, удалось добыть целые горы чистого белья. Когда купание было почти закончено, появилось звено Ил-10. Эти глупцы бросились врассыпную. И только мой крик остановил их:
— Всем стоять! Махать и улыбаться!
Они поняли. Замахали, заулыбались и даже засмеялись. Русские самолеты прошли над нами, не сделав ни единого выстрела, и больше не появлялись.
26 апреля. Мы в резерве, но тихие часы заканчиваются. Ночь на 27 апреля тоже прошла спокойно. Последние немецкие транспортные средства проходят мимо нас на запад. Теперь мы — последние. Утром по новой радиостанции приходит приказ: «Отходить!» Мы покинули позицию и сразу же попали под сильный огонь со всех сторон. Казалось, что на нас устроена охота. Но мы быстро привыкли к такому сопровождению. Противника не видно. Вечером получили приказ занять оборону у следующего перекрестка. Ночью мы пошли дальше, к утру дошли до Меркиш-Буххольца и заняли оборону на его окраине. Вечером мы снова пошли на запад.
В ночь на 28 апреля русские попытались нас захватить. Оказалось, что шум, который мы слышали днем, издавали не наши танки, а советские. Мы подожгли несколько из них фаустпатронами, которые потом использовали в качестве «артиллерии». Они сбивали могучие сосны, которые создавали заграждение на дороге. Пехоту отсекли огнем. Начался лесной пожар, мы скрылись в темноте. У нас были убитые и раненые. Мы вызвали машину, и, к удивлению, она тут же пришла. Мы погрузили на нее тяжело раненных. Не успели мы отойти, как по месту, которое мы занимали, ударила русская артиллерия. Стало тихо.
В Хальбе после прорыва наших танковых частей русские вновь замкнули кольцо окружения. Со станции постоянно слышался шум боя. Здесь было «бутылочное горло», через которое под губительным артиллерийским огнем противника прорывались немецкие части. Остаткам моей роты удалось миновать его почти без потерь. В деревне, к которой мы подошли, уже шел бой. Лесной дорогой мы пробирались на Барут. Все шоссе уже были в руках противника.
Под Хюгельвальдом мы попали под минометный обстрел. Были потери. Прямым попаданием был убит радист и разбита радиостанция. Теперь, как и в начале марша, нами никто не командовал. Пришлось снова положиться на мое чутье.
У дороги мы нашли неповрежденный грузовик, на котором миновали заслон противника. Барут остался слева. Неподалеку от него вечером мы подъехали к штабу. Мне поручили десять пленных с приказом: «Позаботьтесь, чтобы они не представляли никакой опасности». Я приказал обыскать их. Это были мужчины среднего возраста, того самого «добродушного старорусского крестьянского типа». Потом мы погнали их в лес. Они недоверчиво оглядывались, ожидая от нас пулю в спину. Пришлось крикнуть: «Давай, давай!» и ободряюще махнуть рукой. Они поняли, и исчезли в лесу.
Если бы кто-то написал на меня донос, за мою собственную жизнь никто не дал бы и пфеннига. Это дошло до меня позже. Но я не герой-человеколюб. Я не мог с остатками моей роты сторожить пленных и обеспечивать боевое охранение. Практичнее было бы приказать прикончить безоружных Иванов «при попытке к бегству», но мне это претило.
