«Я еще выкарабкаюсь, — подумал Оуэн, — и заманю его снова. И как меня угораздило привязаться к этому извращенцу, к этой змее, притаившейся среди водорослей? Бенет его не заслуживает, я сам приберу его к рукам, приберу и научу рисовать — Иисус Христос! — ах вот как, он тоже тут как тут… Господи, я должен писать, я должен оправдывать звание художника, придумывать, творить, преклонять колена, я должен начать все сначала». Оуэн удобнее устроил голову на подушке и погрузился в сон. Ему снилось, что он слизняк, медленно ползущий по земле, а Пьеро[38], Тициан, Веласкес, Карпаччо и Тернер стоят вокруг и смотрят на него, хмурясь с легким недоумением, а он кричит им что-то, но его голос столь ничтожно слаб, что они, конечно, не могут его услышать, и, когда Оуэн пытается сделать им знак, покачав рожками, он внезапно осознает, что у слизняков не бывает рожек. «Даже этого я не могу», — подумал он во сне.
Глава 13
Теперь Джексон обычно допускал Бенета на кухню только в качестве зрителя, да и то ненадолго. Но накануне «праздника свадеб» позволил ему немного помочь, однако во время ужина Бенет не должен был вставать из-за стола, и Джексон, несмотря на уговоры кое-кого из гостей, был единственным человеком, который то уходил, то приходил, подавая новые блюда. Когда все гурьбой направились в сад, Джексона среди гостей не было, и все справедливо решили, что он, благородно отвергнув помощь наименее вышколенных посетителей, удалился, чтобы лично вымыть посуду. Проводив гостей и дождавшись, когда юные возлюбленные улягутся в постель в старой части дома, Бенет прислушивался к незатихающему звону посуды на кухне, но, разумеется, не отвлекал Джексона. Потом воцарилась тишина: Джексон удалился в свои обширные владения на цокольном этаже, и тогда Бенет отправился в собственную спальню на первом этаже с видом на сад.
Однако, раздевшись, он не лег, а уселся в пижаме, носках и шлепанцах на нетронутую постель. Его мысли вертелись вокруг Джексона и их встречи на мосту. Ее продолжением стала долгая ночная прогулка — пешком они дошли от реки до самой Тары. Бенета всю дорогу терзал страх, что Джексон вдруг снова исчезнет и больше никогда не появится, и еще он боялся наскучить Джексону. Однако Джексон был безмятежен, словно они просто гуляли по Лондону после приятно проведенного вечера. Предложение Бенета поесть не было принято, и он не повторял его. Так или иначе, Бенет был полностью поглощен присутствием Джексона, которое приводило его в сильное волнение, поскольку он считал, что должен рассказать ему о том, что произошло в его отсутствие, например, о том, что Эдвард женился на Анне, а Туан — на Розалинде. Но, может быть, Джексону об этих событиях уже было известно? Вероятно, ему известно больше, чем самому Бенету. Новости о Мэриан теперь казались далеким прошлым. Вспомнил Бенет — хотя рассказывать об этом не собирался — и о своем визите к Оуэну. Художник принял близко к сердцу его печаль и даже предположил, что Джексон, возможно, покончил с собой от горя. Потом в его памяти всплыл сон, в котором дядюшка Тим посмотрел на него, затем перевел взгляд на пол, и в том месте, куда был устремлен его взгляд, пролегла длинная черная тень. Неужели и в этих своих страхах нужно признаться?
Позднее Бенет не мог точно вспомнить, что именно он сообщил Джексону в ту ночь — безусловно, изливая душу, он перескакивал с предмета на предмет. Но что ответил ему Джексон? Он с трудом мог восстановить в памяти что бы то ни было, кроме самых последних слов, которые причинили ему весьма ощутимую боль. В тот момент они с Джексоном уже подошли к Таре и Бенет думал лишь об одном: что же теперь будет? Он предполагал худшее. Они остановились у крыльца. Кто-то должен был заговорить первым, и Бенет поспешно произнес:
— Послушайте, пожалуйста, войдите в дом, давайте выпьем, то есть я хочу сказать… я прошу вас простить меня. Пожалуйста, возвращайтесь и оставайтесь со мной… Я имею в виду — как друг. Прошу вас, Джексон.
Джексон стоял и смотрел на Бенета. Его взгляд можно было бы назвать мечтательным.
— Мне жаль, но я должен идти, — ответил он. — А что касается того, что вы сказали, думаю, вам нужно еще хорошенько поразмыслить. Я приду снова, если смогу, между двенадцатью и часом через неделю, нет, лучше недели через две. Посмотрим, что мы оба будем тогда чувствовать.
После этого он повернулся и ушел.
Бенет ждал две недели, Джексон вернулся через две недели и один день. Бенет терзался мучительным ожиданием, боялся, что Джексон не придет никогда, и все время думал, что же он должен будет ему сказать. Но, когда Джексон появился, слова вырвались сами собой:
— Послушайте, я хочу, чтобы вы остались со мной, но уже как друг, а не как слуга. Теперь ведь так оно и есть, правда? Я хочу, чтобы вы всегда жили со мной. Пожалуйста. Разумеется, вы будете абсолютно свободны…
Таковы были первые слова, которые произнес Бенет, стоя напротив Джексона в гостиной. Он дрожал.
На лице Джексона играла отсутствующая улыбка, он посмотрел на Бенета и ответил:
— Такие условия, если они будут приняты, разумеется, подразумевают отношения на равных.
— Простите, я не сказал этого. Конечно, я считал это само собой разумеющимся.
— И я не могу обещать, что останусь здесь или еще где бы то ни было навсегда.
— Не надо никаких обещаний. Я просто хочу, чтобы вы жили здесь как мой друг…
Джексон задумчиво взглянул на него и добавил:
— Ну что ж, хорошо, давайте попробуем.
— Благодарю вас! В таком случае как вы смотрите на то, чтобы отпраздновать это бокалом вина? Вот бутылка и два стакана…
— Я их заметил. Но мне, пожалуйста, стакан воды, а потом я пойду. Вернусь через три дня.
— Позвольте, я отвезу вас на машине.
— Нет, спасибо.
— Итак, теперь вы будете жить в этом доме…
— Если не возражаете, я бы предпочел расположиться в сторожке.
Когда Джексон ушел, Бенет не мог сдержать отчаянной радости. Прижав руку к сердцу, он опустился тут же, в гостиной, на ближайший стул и, посидев немного, вдруг подумал: не разорвется ли у него сердце от подобных «условий»?
Теперь в Таре царила полная тишина, и Бенет, сидя на кровати, перебирал в памяти события, произошедшие после возвращения Джексона в Тару. Все друзья Бенета были рады, что Джексон вернулся, им нравился его новый статус, и они даже приезжали, чтобы официально поприветствовать его, хотя многие, особенно «голубки», были больше сосредоточены на переменах в собственной жизни, и феномен Джексона со временем начал восприниматься как нечто обыденное. Теперь о Джексоне, который был гораздо больше на виду, чем Бенет, можно было говорить (у некоторых, впрочем, это выходило двусмысленно) как о друге Бенета. Он быстро приобрел репутацию отличного повара, и его всячески подбивали написать кулинарную книгу. Он по-прежнему ухаживал за садами — за садом Бенета и некоторых его друзей, — делал покупки, ремонтировал электропроводку, столярничал, чинил вещи и делал новые, — словом, был мастером на все руки, что и было всеми признано. Жизнь в Пенне и Таре текла почти обычным чередом. Бенет мог быть теперь по крайней мере уверен, что он самый близкий Джексону человек. Зная это, он молча схоронил на самом дне своей души последние слова Джексона, касающиеся сторожки.
