Но это еще больше меня расстроило. (За всю свою жизнь я только два или три раза так рыдал, как тогда.)
Что случилось? Что вызвало этот взрыв эмоций? Отчасти виной тому была музыка, отчасти моя любовь к Флорри Мартин, чистоту которой эти идиоты просто не смогли бы оценить. Однако в первую очередь сыграл свою роль мой подростковый возраст, а в этом возрасте в каком-то смысле я оставался всю мою жизнь. (Вплоть до следующего такого раза я искренне думал, что не способен больше на подобное проявление чувств, но оказалось, что способен.)
«Пубертатный возраст» — так это, кажется, называется. Очень противоречивый период; то тебя бросает в жар, то в холод, сегодня ты лучший друг, назавтра — бессердечный сукин сын. И так далее. Очень болезненно и то, как родители наблюдают этот период у своего потомства. Они называют это взрослением или возмужанием. Ничего не может быть дальше от истины. Это период, когда человек лишается одного из самых дорогих своих качеств — невинности. Только поэты осознают весь ужас потери: стать мужчиной в этой вонючей цивилизации — все равно что стать крысой. Налицо регресс, а не эволюция…
Все знания и опыт, на которых люди выстраивают такую систему ценностей, кажутся мне чепухой. Взросление не означает артериосклероз! Взросление означает то, что французы называют epanouissement[48]. На самом деле точки над «i» расставляет французская пословица: «Pourri avant d'être mûri» — «Испорченный еще до созревания».
Как странно, думаю я, вспоминая этот эпизод, что пуританин во мне дал позднее жизнь книгам, которые потрясли мир. А может быть, это не так уж странно? Есть одно греческое слово, которое мой ученый коллега оставил мне в качестве знака привязанности, — ENANTIODROMOS. Это означает процесс, в котором что-то превращается в свою противоположность, как, например, любовь в ненависть, и наоборот. Возможно, мы — это всегда сумма двух противоположностей? Как иначе можно объяснить, например, что Жиль де Рец, доблестный приверженец Жанны д’Арк, и монстр, который похищал из деревней мальчиков, насиловал и убивал их, — одно лицо?
Эдна Бут
Эдна была первой женщиной-писательницей в моей жизни. Мы встретились в Кэтскиллс, в городке Афины, где мои родители решили провести отпуск. Эдна отдыхала вместе с сестрой по имени Алиса, а я — с приятелем из Бруклинского района по имени Джордж. Нам с другом было около шестнадцати, а обоим сестрицам далеко за двадцать. Мы все, согласно тогдашней моде, проживали в пансионе; отовсюду звучали рэгтаймы и одна из моих любимых вещей — «Рэг кленового листа».
Разница в возрасте между мальчишками и двумя привлекательными женщинами не имела никакого значения, тем более что дамы даже и не помышляли о сексуальных сношениях. (По их мнению, мы были для этого маловаты.) Но это не мешало им целоваться с нами взасос. Каждую ночь мы встречались в назначенном секретном месте и устраивали там свои «оргии». По крайней мере я считал происходившее оргиями: меня еще никогда ничего не связывало с женщиной настолько старше меня, как Эдна Бут. Она мастерски владела своим языком. Мне не разрешалось даже прикасаться к ее груди или залезать ей рукой между ног — только поцелуи ad nausseam[49]и жаркие объятия.
Иногда мы изменяли этому обычаю и вели девчонок (дам) на длинные прогулки, во время которых Эдна рассказывала нам о своих произведениях и еще больше о прочитанных ею книгах.
Именно из-за книг я никогда не забуду Эдну Бут. Не помню, читала ли она классику, зато хорошо знала современную литературу и некоторых авторов девятнадцатого столетия — Бальзака, Мопассана, Ибсена, Стриндберга, Готье, Вердена (но не Рембо). Из американцев ее любимцем был Теодор Драйзер. Она также имела представление о некоторых русских писателях — о Максиме Горьком, Гоголе, Толстом, но не о Достоевском. Я в то время тоже о нем не знал. С этим величайшим писателем (по моему скромному убеждению) я познакомился только год или два спустя.
Было около пяти вечера, когда «событие» произошло — на углу Бродвея и Косциус-стрит, в Бруклине. Я уже рассказывал эту историю, но мне не стыдно ее повторить. Малер повторялся, не говоря уже о Шопене и Бетховене, — какого же черта мне волноваться о том, что скажут какие-то там критики? В общем, я проходил мимо витрины магазина одежды, а там, в витрине, стоял молодой человек и одевал манекен. Он поймал мой взгляд и сделал мне знак войти, что я и сделал. Он представился — Бенни Эйнштейн — и попросил меня подождать его пять минут, пока он закончит. Может быть, я провожу его до дома? Он живет неподалеку. Я с готовностью согласился, и через несколько минут он вдруг спросил:
— Ты читал Достоевского?
(Наверное, он сразу догадался, что я книжный червь!)
— Достоевский? — переспросил я. — Никогда о нем не слышал. — И добавил, что кое-кого из русских читал, но не этого.
— Ты не читал «Преступление и наказание»? — вскричал он, как будто такого просто не могло быть.
— Нет, — признался я. — А что еще он написал?
И тогда Бенни перечислил мне эти названия: «Братья Карамазовы», «Бесы», «Идиот».
Только спустя пару недель я понял, какой груз на меня взвалил парень из магазина. Дорогой читатель, если вы думаете, что я поднимаю шум из ничего, поверьте, это не так! Как я никогда не устану рассказывать о своей встрече с Эммой Голдман в Сан-Диего, так я никогда не устану восстанавливать в памяти это первое знакомство с Достоевским.
Теперь, вспоминая этот момент, мне кажется, что в тот день даже вечернее солнце замерло над Бруклином на несколько мгновений.
Но вернемся к Эдне Бут. Она в свою очередь была поражена тем, сколько прочел я. (А я в то время прочел уже довольно много для мальчика моих лет.) В основном я читал иностранных авторов, в переводах, разумеется.
Ее сестра Алиса, красивая шатенка, была совсем другой. Эдна походила скорее на актрису и, несмотря на свою сексуальную внешность, держалась с достоинством. Никогда не забуду, как однажды столкнулся с Алисой, когда мы оба пробирались через поле с овсом или ячменем. Я подался вперед, чтобы дружески ее поцеловать, и вдруг заметил ужас, мелькнувший у нее на лице, — она повернулась и бросилась удирать от меня. Я погнался за ней. Тогда Алиса не проявляла ко мне ни малейшего интереса — на самом деле я считал ее дурочкой, — но то, как она рванула прочь, словно я собирался ее изнасиловать, рассердило меня. Я нагнал ее, схватил за руки, встряхнул и, глядя в глаза, спросил:
— Идиотка, что с тобой? Ты что, думала, я тебя насиловать буду?
— Да, — кротко отозвалась она, повесив голову.
Это еще больше меня разъярило. В какой-то момент у меня мелькнула мысль бросить ее на землю и хорошенько отдрючить. Спасла ее от этого не добродетель, а глупость. Я посмотрел на нее с отвращением, повернулся и пошел обратно к дому.
Несколько позже я наткнулся на Эдну и ничего не сказал ей о случае с Алисой. Вместо этого я пригласил ее сыграть со мной в крикет, который тогда все еще был в моде. В эту игру женщина или ребенок могут играть наравне с мужчинами. Каким-то образом погоня за Алисой возбудила во мне желание. Пока мы переходили от одних воротцев к другим, каждый раз, когда Эдна наклонялась поднять мячик, я ловко и мягко поглаживал ее пониже спины. К моему удивлению, она не сопротивлялась. Поскольку она была настолько старше и настолько умнее, я даже и не мечтал никогда так к ней приблизиться. Мне это открыло глаза. Позже я понял, что по жизни нужно руководствоваться девизом: «Сначала сделай, а извиняться будешь после».
