Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Письмо было отправлено более трех лет назад. Три года Виктор Бриггз не мошенничал с лошадьми. Но ровно через неделю после гибели Джорджа Миллеса Виктор Бриггз взялся за старое. Вернулся к прежним играм, чтобы понять, что на своего беззащитного жокея он больше полагаться не может.
— Я ничего не собирался делать с письмом, — сказал я. — Даже не собирался говорить вам, что оно у меня. До сегодняшнего дня.
— Почему? Ты хотел выигрывать. Ты мог бы использовать его, чтобы заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь работу в том случае, если не будешь скакать, как я хочу. Ты знал, что я не перенесу, если меня выставят из клуба. И все равно ты не использовал письмо. Почему?
— Я хотел... я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради их же блага.
Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.
— Вот что я тебе скажу, — наконец начал он. — Вчера я сложил все призовые деньги, которые получил с тех пор, как Дэйлайт скакал в Сандауне. Все эти третьи и вторые места, равно как и за победу Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам — за победу и место. И оказалось, что я в последний месяц, когда ты скакал честно, заработал больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с шага. — Он помолчал, ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. — Я увидел, — продолжил он, — что ты больше не собираешься мошенничать на скачках. Я это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал другим человеком. Более зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для меня, то больше я не стану тебя просить проигрывать. — Он снова замолчал. — Этого достаточно? Ты это хотел услышать?
Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.
— Да.
Помолчав еще немного, он сказал:
— Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере...
— Пожертвование в пользу Пострадавших Жокеев?
— Ты много знаешь.
— Я узнал, — сказал я, — что Джордж вымогал деньги не для себя. Ему нравилось… — я подыскал слово, — разрушать чужие замыслы.
— И сколько он разрушил?
— Насколько я знаю, семь. Может, восемь, если вы спросите своего букмекера. Он был изумлен.
— Джорджу Миллесу, — сказал я, — нравилось заставлять людей ползать перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не слишком жестко. А вот тех, кого он застал на месте преступления, он унижая с удовольствием. У него для всех были альтернативные предложений... Либо обнародование, либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто не дать осуществиться злу. Не дать Ивору Ден Релгану играть мускулами. Не дать Дане принимать наркотики. Не дать другим... делать другое.
— Не дать мне, — сказал Виктор с налетом холодного юмора, — вылететь из клуба. — Он кивнул. — Ты, конечно, прав. Когда Джордж Миллес мне позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но тут он сказал, что я просто должен вести себя хорошо. Он так и сказал. “Пока вы не дурите, Виктор, — сказал он, — ничего не случится”. Он назвал меня Виктором. А я и знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто он такой, но и только. “Виктор, — сказал он мне, словно я был домашней собачкой, — пока вы будете послушным мальчиком, ничего не случится. Но, если я заподозрю неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока не ткну его мордой в закон, и тогда, Виктор, из вас обоих сделают отбивные котлеты”.
— И вы до сих пор помните все это слово в слове? — изумленно спросил я.
— Я записал его. Я ждал его звонка. Мне было нужно доказательство шантажа. А получил я только высокоморальное увещевание и предложение внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.
— И больше ничего?
— Он подмигивал мне на скачках.
Я рассмеялся.
— Да, ужасно смешно, — сказал он. — Ты об этом?
— Не совсем. Есть кое-что, что вы могли бы сделать для меня. Если пожелаете. Вы кое-что знаете и могли бы рассказать мне. Кое-что, что вы могли рассказать бы мне в будущем.
— О чем?
— О наркотиках Даны.
— Дура она. Не хотела слушать.
— Скоро послушается. Ее еще можно… спасти. К тому же она...
Я рассказал ему все, что я собирался сделать. Он внимательно слушал. Когда я закончил, он ответил мне короткой сдержанной улыбкой.
— По сравнению с тобой, — сказал он, — Джордж Миллес просто ребенок.
* * *
Виктор уехал, а я пошел назад в Ламборн через Даунс.
“Странный человек, — думал я. — За эти полчаса я узнал о нем больше, чем за семь лет, и все равно это было почти ничего”. И все же я получил от него то, что я хотел. Причем без принуждения. Он дал мне работу без условий, на столько, на сколько мне понадобится. И еще кое в чем важном помог. И все это не потому, что у меня было то письмо.
Идя домой среди ветра по нагим холмам, я подумал, как же все изменилось за последние несколько недель.
Дело было не в Джордже и его бомбах, а в Джереми и Аманде.
Из-за настойчивости Джереми я стал искать Аманду, а в результате встретился с бабкой, дядей и сестрой. Я, по крайней мере, хотъ что-то узнал об отце. Я стал ощущать корни, чего со мной не бывало прежде.
Я нашел людей. Я нашел их, как находят другие люди. Не обязательно, чтобы они любили меня или были достойными, или преуспевающими, — они были. Я не искал их, но теперь, когда они у меня были, они закрепились в моей душе, как основание каменной стены.
Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней обрел и чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны, не осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал место, где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и теперь это тихонько вело меня к Чарли.
Я больше не плыл по течению.
У меня появились корни.
Я добрался до вершины холма, откуда был виден коттедж, с того самого выступа, который я видел из окон гостиной. Я встал на выступ. Оттуда как на ладони был виден весь Ламборн. Увидел дом Гарольда и его двор. Увидел весь ряд коттеджей, с моим посередине.
Я принадлежал этой деревне, я был частью ее, семь лет дышал ее тайнами. Бывал счастлив, бывал жалок. Просто бывал. Это место, которое я называл домом. Но теперь душой и разумом я стремился в другое место. Скоро я туда уеду. Я буду жить где-нибудь в другом месте вместе с Клэр. Я буду фотографом.
Будущее затаилось в моей душе — долгожданное. Я принял его. Очень скоро я шагну в него.
“До конца сезона, — думал я, — я буду выступать. Еще пять-шесть месяцев. Затем в мае или июне, когда придет лето, я выброшу свои скаковые сапоги — уйду так или иначе, как и любой жокей. Скоро я скажу об этом Гарольду, чтобы он успел подыскать кого другого до осени. Я возьму всю радость от того, что мне осталось, и, может быть, использую свой последний шанс на Больших национальных. Все может быть. Кто знает?”
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
