В чем было дело, Маталон не знал, но, так или иначе, полицейские, уведя Кадзама, полностью расстроили его планы.
Как раз тогда его внимание привлек новый персонаж.
Этим персонажем стал одноглазый кантаор Хоакин эль Оро.
Его странное прозвище и текст последнего солеа чрезвычайно заинтриговали Маталона.
Отпив водки, Маталон проговорил:
– Мне вспомнилось, что, когда вы рассказывали вашу историю о слитках Орлова, вы упоминали некоего Хоакина. По правде говоря, вчера я встретил одного человека, который вполне может оказаться тем самым Хоакином.
Пухлые щеки Жаботина затряслись.
– Да ты что, правда?
– Чистая правда. И фамилия у него была та же – Эредиа. Я проверил.
Пепел сигары упал на колени Жаботина, прикрытые полами халата, но он даже не заметил этого.
– Что-то мне не верится… У тебя есть какие-нибудь доказательства того, что этот человек, которого ты видел, и есть тот самый Хоакин?
– Хорошо, давайте рассуждать дальше и посмотрим, сойдется все или нет. Скажите, что еще писал ваш отец о Хоакине в своих мемуарах?
Жаботин стряхнул пепел с колена и встал. Он торопливо вышел из гостиной.
Вскоре вернулся, держа в руках самодельную книгу в кожаном переплете.
– Это и есть мемуары, написанные собственной рукой моего отца. Я надеюсь когда-нибудь опубликовать их, – проговорил он и, снова усевшись в кресло, начал перелистывать страницы. – Отцу удалось установить, что Хоакин был человеком среднего роста, худым, и в то время ему было лет двадцать пять – тридцать. Здесь сказано еще, что он, когда рыбачил, часто пел песни.
– Тому Хоакину, которого я нашел, сейчас за восемьдесят, то есть возраст, во всяком случае, сходится. К тому же он мастер петь песни. Ну, что скажете? По-моему, сомневаться не приходится.
Жаботин беспокойно заморгал:
– Но постой, это еще ничего не доказывает.
Маталон не обратил на эту реплику ни малейшего внимания.
– Скажите мне вот еще что. Ваш отец не упоминал ли в своих мемуарах кого-то еще, связанного с поисками Болонского? Врагов, товарищей – кого угодно.
Жаботин несколько секунд недовольно смотрел на Маталона, но вскоре, сдавшись, снова перевел взгляд на мемуары.
– Действительно, здесь есть еще несколько имен. Во-первых, упоминается русский по фамилии Гришин – советник при разведке правительственной армии, который был дружен с Хоакином. Этот Гришин использовал Хоакина как агента и встречался с Болонским, но о исчезновении последнего, по его собственным словам, ничего не знал.
Сделав паузу, он продолжил:
– Гришин в тысяча девятьсот тридцать восьмом году был убит по приказу Сталина. Кстати, в разговоре с отцом он упоминал некоего Гильермо, собиравшего информацию на территории Франко. Этот Гильермо передавал свои доклады Гришину через Хоакина. Он приехал из Мексики, но здесь сказано, что скорее всего был японцем. Его тоже найти не удалось.
Маталона охватило волнение.
– Гильермо… японец…
Компания Риэ и Кадзама, которую вчера вечером Маталон выслеживал в «Лос Гатос», тоже состояла из японцев. Он почувствовал, что здесь наверняка кроется какая-то непонятная связь.
– Вы уверены, что этот Гильермо – действительно японец? – спросил Маталон. – Мне что-то не верится, что в республиканской армии могли быть японцы.
Жаботин перелистал несколько страниц отцовских мемуаров.
– Не знаю, как насчет Гильермо, но не приходится сомневаться в том, что японцы были – или из самой Японии, или из других стран. Например, в другом месте есть такая запись. Двое японцев из Мексики, Рикардо Нисимура и Мария Нисимура, работали под руководством Каридад дель Рио.
– А кто такая эта Каридад?
– Любовница Леонида Эйтингона.
– А кто этот Эйтингон? Жаботин посмотрел на Маталона.
– Знаменитый террорист, служивший под началом Орлова. Никогда не слышал?
– Нет.
Жаботин покачал головой, удивленный невежеством собеседника.
– Эйтингон с помощью сына Каридад, Района Меркадера, в августе сорокового убил Льва Троцкого.
Маталон пожал плечами:
– Никогда не слышал ни одного из этих имен.
Жаботин криво усмехнулся и пригубил рюмку водки.
– Ладно, дело все равно не в том. Так или иначе, но то, что у Каридад работали двое японцев, – факт.
– Рикардо и Мария, да? Фамилия у них была одинаковая, правильно?
– Да. Нисимура. Отец пишет, что они приходились друг другу дядей и племянницей, – проговорил Жаботин и вдруг, будто опомнившись, быстро захлопнул мемуары.
Он сурово взглянул на Маталона:
– Что-то я больно много тебе рассказал. Давай-ка вернемся к нашему разговору. Послушаем, что у тебя еще есть сказать.
Маталон расправил плечи:
– Что ж, хорошо… Простите, на чем я остановился?
– Ты сказал, что нашел того самого Хоакина. Я хочу знать, какие у тебя доказательства. То, что он подходит по имени и по возрасту, еще ничего не доказывает. У тебя должны быть еще какие-то основания.
Маталон допил рюмку водки до дна.
– Конечно, есть. Главное – текст его песни.
Жаботин выпрямился:
– Текст песни? Что ты имеешь в виду?
– Хоакин – певец фламенко. Вчера я слышал в одном кабаке, как он спел следующую песню.
Маталон медленно по памяти продекламировал:
Bajando el гуо grande,
puedes encontrar el ого.
Que nos robaron los rusos,
y es que fue nuestro tresoro.
– Ну, что скажете? По-моему, очень даже многозначительная песня.
Жаботин неуверенно произнес:
– Я что-то ничего не понимаю.
Маталон задвигал рукой, изображая волны.
– Эта песня примерно вот такого содержания: если спустишься по большой реке, тебя там ждет золото, украденное русским. Как только я услышал эту песню, меня словно осенило – я вспомнил про вашу историю с Орловым и его золотыми слитками.
Жаботин открыл рот с таким видом, словно ему уже нечего возразить.
– Говори, к чему ты ведешь?
– Болонский спрятал золото недалеко от какой-то реки. Текст этой песни Хоакин написал, по-видимому, сам – никто другой ее не поет. Иными словами, Хоакин – единственный, кому известно, что это за река и где находится тайник.
Жаботин пристально посмотрел на него, затем нарочито громко рассмеялся.
– Ну, вот это уж точно из области небылиц. Я, конечно, отдаю должное силе твоего воображения. Однако если этот человек – действительно тот самый Хоакин, зачем ему вдруг понадобилось писать такую песню, скажи мне? Кто кого предал, Болонский его или наоборот? Но так или иначе – все равно это не повод писать песню. Да в ней и нет никакого смысла, сам посуди.
